Они жили — каждая в своем конце большого доходного дома близ гавани, а их мастерские разделял чердак, безликая ничейная страна высоких коридоров, по обеим сторонам которого тянулись запертые дощатые двери.

Мари нравилось странствовать по чердаку. Она как бы ставила тире — проводила линию необходимого нейтралитета между их владениями. Она могла остановиться по пути, чтобы прислушаться к стуку дождя по жестяной крыше, поглядеть на город, зажигающий свои огни, или просто помедлить там отдыха ради.

Они никогда не спрашивали друг друга: «Ты работала сегодня?» Возможно, они задавали этот вопрос двадцать-тридцать лет тому назад, но постепенно от этого отучились. Существуют пустые пространства, которые следует уважать; часто это очень длительные периоды. Когда не находишь слов и тебя необходимо оставить в покое.

Когда Мари вошла, Юнна стояла на лесенке и прибивала полки в прихожей. Мари знала, что когда Юнна начинает мастерить новые полки, она приближается к периоду работы. Разумеется, прихожая станет какой-то не такой, слишком маленькой и тесной, но эта точка зрения несущественна. В прошлый раз полки висели в спальной, а следствием этого стала чрезвычайно удачная серия гравюр на дереве.

Мимоходом заглянула она в ванную, но Юнна еще не приготовила бумагу для печати, еще не замочила ее. В те времена, когда Юнна бывала удовлетворена своей графикой, она всегда печатала свои ранние забытые работы; для нее это было ремесло, которое откладывалось в сторону, если могли осуществляться новые идеи. Известно, что милостивый к тебе творческий период может быть краток; внезапно — безо всякого предупреждения — исчезают картины, которые видишь внутренним взором, или вытесняются из-за вторжения кого-то или чего-то, что окончательно уничтожает хрупкое желание схватить и запечатлеть какое-то свое наблюдение, понимание, взгляд…

Мари вернулась в прихожую и рассказала, что купила молоко и рулон хозяйственной бумаги для кухни, два бифштекса, щеточку для ногтей и что на улице идет дождь.

— Хорошо, — ответила Юнна, она не слушала. — Можешь подержать немного за другой конец? Спасибо. Это будет новая полка для видео. Ни для чего, кроме видео. Я говорила, что вечером придет Фасбиндер[1]? Как ты думаешь, не повесить ли полку у самых дверей?

— Повесь. Когда он придет?

— В двадцать минут десятого.

Около восьми они вспомнили, что их пригласила Альма. Юнна позвонила ей.

— Огорчена, что звоню так поздно и вынуждена отказаться. Но ты понимаешь, вечером придет Фасбиндер. И это в последний раз. Что ты сказала? Нет, не получится, нам надо быть дома, выключить рекламу из передач. Конечно, жаль. Так вот, мне отвратительны эти рекламы, они могут уничтожить весь фильм. Привет остальным, как-нибудь увидимся… Да, конечно! Всего хорошего! Привет!

— Она обиделась? — спросила Мари.

— Ну не особенно. Эта дама явно не имеет ни малейшего представления о Фасбиндере.

— Выключить телефон?

— Как хочешь. Вряд ли кто-нибудь позвонит. Научились… А нам вовсе незачем отвечать.

Весенние вечера были длинными, и держать комнату в темноте стало трудно. Каждая на своем стуле ожидали они встречи с Фасбиндером, их молчание было почтительной подготовкой к ней. Так ждали они встречи с Трюффо[2], Бергманом[3], Висконти[4], Ренуаром[5], Уайлдером[6] и всеми прочими почетными гостями, каждый из них был избран Юнной и ею же увенчан славой, что было самым великолепным даром, который она могла предложить каждому из них. Мало-помалу эти видеовечера стали чрезвычайно важными в жизни Юнны и Мари. Когда экран темнел, они долго обсуждали фильм, серьезно вникая во все его мельчайшие подробности. Юнна вкладывала кассеты в особый футляр, заранее украшенный текстами и картинками из фильмотеки, которую она собирала всю свою жизнь. Кассеты занимали предназначенные им места на полках, резервированных для видео, на красивых полках приглушенных тонов, маленький флажок на обороте коробки с индикатором страны указывал, где создан фильм. У Юнны и Мари крайне редко находилось время смотреть свои фильмы снова; ведь непрерывным потоком шли новые, о которых следовало позаботиться. Все старые полки в доме были с давних пор полным-полны, так что эти новые полки в прихожей фактически стали просто необходимы.

Немые черно-белые фильмы, и среди них, разумеется, фильмы с Чаплиным, были особенно близки сердцу Юнны. Терпеливо учила она Мари понимать классиков, она рассказывала о временах своей учебы за границей, киноклубах, о восторге от этих фильмов, которые можно было смотреть, причем многие из них каждый день.

— Понимаешь, я была словно одержимая! Я была счастлива. А теперь, когда я снова вижу их, этих классиков, во всей их выразительной неуклюжести, с той неловкой неповоротливой техникой, которая была в их распоряжении, мне кажется, будто ко мне возвращается моя юность.

— Но ты ведь никогда с ней и не расставалась, — невинно замечала Мари.

— Не надо дерзить. Итак, эти старые фильмы — подлинные, художники, что создавали их, ставили на карту все, рисковали своими ограниченными возможностями. Это фильмы, преисполненные надежд, это молодые, мужественные фильмы.

Юнна собирала также фильмы, которые называла «благородными»: вестерны, фильмы о Робине Гуде, неудержимую пиратскую романтику и многие другие незатейливые сказки о справедливости, мужестве и рыцарственности. Они соседствовали бок о бок с многотиражными гениями нашего дня и защищали свое место. Цвет их был голубым.

Юнна и Мари сидели в затемненной комнате, каждая на своем стуле, и ожидали Фасбиндера.

— Знаешь, перед сном, — сказала Мари, — я больше размышляю о фильме, который ты мне показывала, чем обо всем том, что меня тревожит, я имею в виду предстоящие мне необходимые дела и все совершенные мной же глупости… Кажется, словно твои фильмы отняли у меня чувство ответственности. В них словно узнаешь себя вновь, хотя это и не нужно.

— Обычно ты засыпаешь очень быстро — заметила Юнна. — Тебя даже минут десять или двадцать не мучают угрызения совести. А теперь ступай и нажми кнопку.

Красный огонек в видеомагнитофоне зажегся вновь. Фасбиндер встретил их во всем блеске своего изысканного сдержанного деспотизма. Кончил работать он очень поздно. Юнна зажгла лампу, положила кассету в футляр и поставила на полку под рубрикой «Фасбиндер».

— Мари, — спросила она, — ты огорчена, что мы не встречаемся с людьми?

— Нет, теперь больше нет.

— Это хорошо! И если бы мы встретились, как бывало обычно, — одна болтовня о том о сем, по пустякам. Никакой композиции, никакой ключевой идеи. Никакой темы. Разве я неправа? Всегда примерно известно, что скажет большинство, ведь друг с другом все знакомы наизусть. Но теперь, благодаря видео, каждая реплика полна значения. Все взвешено и сформировано.

— Но во всяком случае, — добавила Мари, — иногда кто-нибудь из нас мог бы выступить с чем-то неожиданным, что совершенно не вписывается в беседу, выходит за все рамки и заставляет тебя прислушаться к чужим словам. С чем-то иррациональным, ну, ты знаешь…

— Да, знаю. Но не думай, что крупный режиссер чужд иррациональности: он пользуется ею целеустремленно, для него это — неотъемлемая часть целого, понимаешь? Его собственная идея! Он точно знает, что делает.

— Но у него было на это время, Мари. Мы же не всегда успеваем подумать!