стройные и кривые, гладкие и волосатые — они мельтешили, как спицы раскрученного колеса. Мысль, что они так и пробегут мимо, вдруг обожгла меня, стала нестерпимой. «Куда же вы?» Я пытался достать их, хотя бы задеть кого-нибудь, но они ловко обегали меня, и руки мои, распарывая воздух, падали снова в пыль. Слезы текли по грязным щекам. Я хотел подняться, но ноги не слушались. И, когда пробежала последняя, я ползком, на карачках бросился за ней. Но и она уже смешалась с толпой. Я видел лишь развевающиеся, как конские гривы, волосы, спины, спины, да мерно раскачивающиеся бедра. За собой они оставляли мрак. Стало темно и прохладно.

Женщины слились в одно полыхающее зарево. Оно все удалялось, пока не превратилось в светящееся пятно, потом в точку, а потом и совсем не погасло.

Когда мне говорят, в чем смысл жизни, я вспоминаю одну историю.

Служил я солдатом. В городе. Давали нам на полдня увольнительную. Что было делать с этой увольнительной? Кино нам и так показывали. Кормили нормально. А лет нам было 18–20. Чего не хватало? Конечно, женщин. В ней-то, в женщине, и был смысл увольнительной.

Не знаю, как я приперся в женское общежитие. В комнате три дамы. Работают на заводе. А что взять с солдатика? Ухаживаю, общаемся, кормят. Сначала с Раей, потом еще пришла. И обе в голос говорят: жди третью.

А у нее вторая смена. А увольнительная заканчивается. Надо быть в части к 11 ночи. Так она как раз в это время пришла. Познакомились. И рванул я на всех скоростях в часть.

Снова пришел, когда все были в первую смену, а ей опять во вторую. Сидим за столом. Симпатичная девушка. С пухлыми губками. Серьезно помалкивает и только внимательно смотрит серыми глазками. Хрупкая фигура с точеными формами. Так и тянет на грех. Дала мне по морде. И слезы. Значит, в постель…

Сказала, что придет к 11 ночи. Что же делать? Рая пришла, и другая. Увольнительная заканчивается. А я жду мою ненаглядную. И уже все по фигу. Тем более что женщины относились ко мне хорошо. Наверное, догадывались, что у меня с их соседкой что-то началось не на шутку.

И вот они сидят себе, чтобы мне было не скучно. А они же с работы, и клонит их в сон. Легли. «Жди, — говорят, — щас придет».

Я понимал: карьера армейская заканчивается. Жизнь пошла на абордаж.

Она приходит, видит меня и лежащих подруг и как ни в чем не бывало раздевается, ложится со мной… И до утра. Рано утром, часов в 5 я все-таки очухался и побежал в казарму. Только пошли троллейбусы. Я захожу в пустой вагон и вижу одного пассажира. Это был мой старшина, вечно улыбающийся Попеску. Он смотрит, я смотрю.

Доехали молча до части. Он меня, конечно, сдает прямо на КПП. И меня сажают на гауптвахту.

А с девочкой… мы подружились. Когда она приходила с работы — ждала меня. Бегал в самоволку уже без всякой увольнительной. Через забор. Иной раз прощали. Но не всегда. Перевели в другую часть, за городом. И все-таки я вырывался к ней. Но редко.

Все уже знали. Вахтерши пропускали без звука. Иной раз открывали окно, и я лез. Потом она рано утром провожала меня до троллейбуса. Зимой, когда темно и горит где-нибудь только один фонарь.

… Дембель. Год уже я там не появлялся. Привезли на центральную площадь города. И я сразу рванул к ней. А там ее не было. Рая сказала, что она вышла замуж. В деревне. Надо топить дрова. И муж ее бьет.

— Что же ты, Леша, упустил такую девочку? — укоряет и плачет Рая, прекрасно понимая, что все-таки я был на службе и себе не хозяин.

Жалел я ее — не жалел? Ей надо было сделать какой-то выбор. И она его сделала. Ее фотография была со мной. Я увез ее, потом кто-то ее уничтожил. То ли первая, то ли вторая жена.

А вы спрашиваете: в чем смысл жизни?

P. S. Я продолжу, наверное. Историй много, а ответа нет. Да есть ли он — смысл?

Подытоживая свою непутевую жизнь, наверное, об этом нельзя не сказать.

Лет десять назад, после развода, я переехал в другой район. И как-то сразу, никого не зная еще, познакомился с женщиной. В магазине. Она была с дочкой лет десяти. Сама симпатичная, угадывалась фигура, правда, спереди не было трех зубов, но ее почему-то это не портило. Она брала джин с тоником. Я тоже взял, и мы пошли ко мне домой, благо в соседнем подъезде жила ее мать.

Ну, дочка, понятно, шалунья, а мы сели на кухне и познакомились. Желание уже распирало меня, ее нельзя было не желать, потому что она явно хотела того же. Залезла в ширинку и сказала, что он очень красивый. Я не стал кочевряжиться — там им виднее. Не помню, то ли этим же вечером, то ли вскоре, она пришла одна. Без дочери.

Разговорились. С ее слов, она — учитель рисования в школе, что-то даже показывала из своих работ. А зубы она вставит, конечно. Муж — Алексей, музыкант. До этого они вместе играли и подрабатывали на Арбате, «а я была валютная проститутка». Вот именно — валютная. Мол, не на трех вокзалах и не хухры- мухры, а как бы предмет гордости. То есть она делала все. Запьем, бывало, не хватит 50 руб., выйдет на улицу, и бутылка уже на столе.

Водила подруг. Я тоже приглашала мужиков. «А чего, — говорила она, — мой муж тоже всех подруг моих перетрахал. Нам это нравится». И когда ее круглую попку обрабатывал очередной кавалер, она орала на весь дом «я-я!» — это было красиво. И все довольны. Однажды мы ехали в машине, уже под солидным кайфом, говорю абреку-водителю, так, без всякого умысла, шутя: «Хочешь?» Он оглянулся на заднее сиденье в недоумении. Она оттуда: «Давай, ему это нравится!» И я еще заплатил ему за машину.

Так мы встречались. А потом она стала воровать. Деньги. Но когда она уперла диктофон с записью интервью с одним академиком, а я его должен был печатать, такое вторжение в мою работу я не простил. Тем более, до того еще одна проститутка и какие-то охламоны из ее окружения уже воровали. Отношения были прекращены.

Года через три встречаю ее около своего дома. Мать умерла, навещает ее старика, тоже на ладан дышит. Зашли ко мне. И как ни в чем не бывало. Но любопытно: она категорически не признается в воровстве. Хотя это бесспорный факт. И она это знает, как и то, что знаю и я. Смотрит ясными глазами — и отрицает. Понимаю, ей неудобно признаться. Надо бы пощадить. С другой стороны, соображаю: если девушка стащит один раз, она вполне может раскаяться. А если вошло в систему, тут никуда не денешься — надо отпираться. Другой защиты у воровки нет. Но столько обаяния, столько прожито — зла у меня нет. И закрутилось по-прежнему.

Она где-то работает: домохозяйкой, гувернанткой ли — во всяком случае, в обеспеченной семье. И таскает уже мне оттуда всякую всячину, что попало, вплоть до каких-то одеколонов-лосьонов, которые мне на хрен не нужны. Я понимаю: ворует, ну, подворовывает. Этой веревочке недолго виться — заметят, поймают. Говорю ей об этом. Возвращаю обратно. Не берет, говорит, что все честно. Женщина! Чудовище! Ах, если бы вы знали, что с ней нельзя было не согласиться. Это как преступление — плюнуть в эти глаза. Ничего не оставалось, как ждать, чем же все-таки кончится. Мозгами я понимал, а сердце не слушало. Будь что будет.

Развязка наступила в прошлом году. Мне в собесе дали путевку в Сочи, в пансионат. Неделю до отъезда она жила у меня. Провожала. Гудели. Рассказала, что с ней случилось. Получила зарплату у своих