потом как пошло-поехало – десятый класс, и болезнь мамы, и экзамены, и работа, так что о море даже не вспоминала. Вспомнила вдруг вчера вечером, и так, что меня аж кольнуло в сердце!
Я спускаюсь по нашей горбатой улочке, и море подходит ко мне, с каждым шагом я все сильнее чувствую его запах – он прорывается сквозь медовый запах табака, – и вот, наконец, он уже главный, запах моря. Море рядом, сейчас я только обойду преграду из маленьких, построенных на самом берегу домов. Я едва протискиваюсь сквозь сараи, и вот я на берегу. Я стягиваю с себя платье и скидываю на ходу босоножки, оставляю на песке сумку и бросаюсь в воду. Я плыву то брассом, то кролем, то поворачиваюсь на спину, ныряю и плыву под водой с открытыми глазами. Передо мной, как старый серый замок, огромный, знакомый с детства камень, высокие водоросли покачиваются, как молодые тополя на ветру, а сверху, над водой, плотный молочный туман, как будто бы вся жизнь только здесь, а там ничего нет, кроме ватного белого тумана. Ну хотя бы еще кто-нибудь увидел эту красоту!
Я выскакиваю пробкой на поверхность и начинаю кружиться штопором, но потом бурная собачья радость сменяется более спокойной и торжественной. Я задумалась и не заметила, как вылезла из воды, как натянула платье и выжала купальник. Только базар привел меня и чувство. Мне в нос ударил резкий запах гниющих помидоров, арбузов и прелой соломы. Не люблю я вход на базар: здесь грузовики с картофелем, мужчины и женщины из дальних поселков, сгибающиеся в три погибели под тяжестью мешков с дынями, крик, суета, гудки машин.
А войдешь в ворота, и там другой мир – никакой суеты.
Почему базар, такое самое-рассамое прозаическое место, почему он всегда так тянет меня?
Он был таким же чуть ли не у пещерных людей. Ну во всяком случае, у очень древних. И все было точно так же, как и сейчас. Все менялось, весь мир, а вот базары – нет. Все то же. Собрались несколько человек. Я тебе дыню, ты мне лук; или: я тебе барана, а ты мне пиджак. Все то же!
Поэтому базар и волнует меня. Я думаю: а какие здесь были люди пятьсот лет назад? А тысячу? Вот же, вот же, они тут стояли! Но куда же они все делись? Должно же от них что-нибудь остаться? Не эти жалкие миски, осколки, которые находят археологи. А где их дома? Куда подевались все их города, все, что они строили, делали? Куда все это девалось? Ведь были же и кроме греческой, какие-то культуры, и, может, были бы у нас еще другие Гомеры и другие Афродиты. Но где они? Как сквозь землю провалились!
А мы? А наш след – он останется? Не понимаю, почему эта мысль других людей не мучает.
Я, как всегда, прежде чем прицениваться, обежала весь базар и отпечатала в памяти план: виноград самый желтый (и к тому же мамин любимый – «дамские пальчики», а я ем любой) вон там; дыни самые душистые – вон там; помидоры самые крепкие и крупные – здесь. Теперь остается подойти как бы случайно и невзначай спросить о цене, и не дай бог показать, что ты собираешься покупать только у него – цена взлетит почти вдвое. Я направилась вначале туда, где продавали дыни, чтоб положить их на дно сумки и не помять помидоры и виноград. Я стою нюхаю круглые желтые «колхозницы» и выбираю себе парочку покрупнее и душистее и вдруг чувствую, что кто-то положил мне на плечо руку. Я еще не оглянулась, но уже знаю, что это Матвей. По мне пробежали как будто колющие электрические искорки. Оглянулась. Конечно, Матвей, и глаза его улыбаются.
– «О царство кухни, кто не восхвалял!..» Татка, какое холодное у тебя плечо. Ты прямо ходячий холодильник «Бирюса».
– Матвей! Неужели и ты занимаешься хозяйством? Это на тебя непохоже.
– Конечно, непохоже. Нет, Татка, «муж-мальчик», «муж-слуга» из меня никогда не получится. И пришел я не за покупками и тебе советую выбросить их из головы. Тата! Ты же хочешь посвятить свою жизнь богу Аполлону, ну, а он, знаешь ли, разборчивый мужчина и ужасный эстет. Если ты заявишься к нему нагруженная авоськами с кабачками и сладким перцем и от тебя будет нести сельдереем… Не знаю… не уверен, откроет ли он тебе объятия или зажмет нос двумя пальчиками, а другой рукой прикроет глаза и скажет: «Фи!» Нет, Татка! Кроме шуток, ты заметила, какой сегодня дивный туман?
– Туман заметила, особенно над водой.
– Ах ты моя простушка барышня-крестьянка! А ты замечала когда-нибудь в этом утреннем тумане солнце – рассеянное, разлитое в воздухе солнце?.. Да это же Рембрандт! Ты посмотри на это плотное золото дынь в зыбком золоте воздуха, а прозрачное золото винограда, а перламутром отливающее золото лука, а рядом с этим многоликим золотом фиолетовость, почти чернота баклажанов… Татка! Да это же старые голландцы! Увы! Сейчас, здесь, я верю, что прекрасное есть сама жизнь.
Когда Матвей говорил, я чувствовала, что вижу все так же, как он говорит. И я спросила его:
– А запахи, тебя волнуют запахи? – Мне хотелось, чтоб он чувствовал так же, как я. – Знаешь, я многое люблю или не люблю по запаху…
– Чувство обоняния – это, пожалуй, самое животное, что осталось в homo sapiens, тогда как наслаждение цветом – это уже завоевание человеческого мозга. Ты знаешь, ведь многие животные вообще не видят цвета. Например, несчастные собаки никогда не смогут оценить полотен Ван Гога, даже самые эстетически развитые собаки. Они видят их как плохую черно-белую репродукцию. Правда, цвет прекрасно видят насекомые, но у них это носит чисто служебный характер. А вот наслаждение запахом доступно всем. Возьмем ту же собаку. С каким наслаждением она вдыхает аромат помойки, как будто ее привели в салон мадам Коти…
Я немножко обиделась на Матвея, но виду не показала, и он продолжал говорить.
Мы шли по нашей горбатой улочке, и Матвей тащил мою авоську с дынями и помидорами. И мы еще не свернули в наш тупичок, как оба услышали Моцарта, «Ночную серенаду». И сразу почему-то обида моя на Матвея прошла, и я наполнилась внезапным и непонятно отчего наступившим счастьем.
Ну, а потом мы часто встречались с Матвеем. Мы ведь и на работе виделись каждый день. Часто нас вдвоем Клавдия Владимировна посылала на строительство новых домов, когда там находили что-нибудь интересное. Мы летели сломя голову, чтобы экскаватор не успел там все переломать. Спрыгивали в ямы и бережно освобождали от комьев земли то старинные монеты, то куски амфор или пифосов.
Мы возвращались в музей нагруженные сокровищами, и Матвей учил меня, как надо осторожно очищать от земли находки, как бережно заворачивать осколок в бумагу, как клеить коробочку для каждой монеты и как делать описание найденных вещей.
Мы часто засиживались в музее до глубокого вечера, разбирая находки.
С каждым днем я все чаще думала: как это я жила раньше? Мне казалось, что у меня только сейчас открылись глаза на многое. Я даже спрашивала маму:
– Мама, ты хоть замечаешь, что я с каждым днем умнею?
– Просто становится страшно с тобой разговаривать. Такой ты у меня эрудит, Татка.
Я действительно кое-что узнала за это время. И конечно, из-за Матвея. Но вот странная вещь: чем больше я всего узнавала, тем больше мне не давала покоя мысль о наших человечках.
Еще давно, когда я была совсем маленькая, мы с мамой без конца разговаривали про них, и с тех пор во мне засела мысль, что эти фигурки – след какой-то совершенно неизвестной культуры, может быть, целой погибшей цивилизации.
Мама-то ведь у меня настоящий серьезный ученый. У нее эта мысль возникла от ее больших знаний, от сравнения наших фигурок со всем, что найдено в мире за все, все годы. Мама давно пришла к выводу, что они не принадлежат ни к одной из известных культур. Так что эта мысль, можно сказать, мне по наследству перешла.
Ну, а потом я стала еще и о другом думать. Эта цивилизация не иначе как в нашем Крыму была, просто ее еще не нашли. Ведь нельзя же так считать, что все уже найдено и никаких великих открытий больше не будет.
И почему, собственно говоря, все древние цивилизации должны обязательно селиться не знаю где, где-то у черта на рогах – в Андах или на заброшенных островах океана. Ведь наш-то Крым – такое местечко, что лучше не найдешь. И если бы, например, я прилетела с другой планеты на нашу Землю, я думаю, что поселилась бы только в Крыму. Это не значит, конечно, что цивилизация из космоса к нам завезена, как будто бы здесь, на Земле, мы не способны что-нибудь порядочное создать. Но и такой вариант, ну, то есть насчет космоса, тоже не исключен. Только, может, как раз наоборот было. Может быть, у нас здесь, на
