неожиданность, с которой мы нападаем друг на друга, сильно бьет публику по нервам; после этого между нами завязывается отчаянная драка, в которой принимает участие и кот. Вчера, во время этой сцены, я расшиб себе голову (хорошо, что не другую часть тела) и сломал стул во время борьбы. Публике это очень понравилось; она потребовала повторения этой сцены, но я не пожелал разбивать себе вторично голову.
Хорошо, что здесь нет моих лондонских знакомых и приятелей. Не думай, что играть на сцене — значит все время объясняться в любви в пышных костюмах или драться на дуэли настоящими рапирами.
В следующую субботу, кроме пантомимы, будет поставлена еще драма. Представь себе меня в роли почтенного отца, благословляющего на брак нашего режиссера и премьершу, которым в сложности больше восьмидесяти лет. Я не вру, мне дали такую роль.
В сочельник перед Рождеством все мы обедали с антрепренером в гостинице и очень весело провели время; разошлись по домам в четыре часа утра.
На обеде я узнал, что каждому из нас дают бенефис. Я очень обрадовался, узнав об этом, но другие, наоборот, как будто опечалились. Наш первый любовник рассказал мне, что прошлый его бенефис обошелся ему в тридцать шиллингов. Я думаю, что лучше, в таком случае, отказаться от бенефиса. Дело в том, что бенефициант все издержки платит из своего кармана, а получает только половину прибыли. Единственно, что меня привлекает, так это свободный выбор пьесы и роли в ней. Конечно, я попробую выступить в роли Ромео.
Я отведал, что значит иметь успех в театре, и теперь сам не рад. Представь себе, меня узнали на улице; за мной бежала целая толпа мальчишек. Они, очевидно, ожидали, что я остановлюсь где-нибудь на углу улицы и запою.
Мужская уборная помещается у нас где-то на антресолях; проникнуть туда можно только по приставной лестнице. Вчера кто-то выкинул штуку: убрал ее, так что бедный комик, игравший в пьесе, никак не мог спуститься оттуда. Мы этого не знали; вдруг выходит на сцену Лоре Гемберлен и говорит:
— А вот и принц.
Но принц не является. Тогда Лоре Гемберлен вторично повторяет:
— А вот и принц.
Публика начала хохотать.
Тогда вдруг сверху раздался неистовый крик:
— Да замолчишь ли ты, старый дурак? Где лестница?
Однако и мне пора замолчать; уже половина восьмого, а в восемь начало спектакля. Отвечай скорее, милый друг; пиши, что нового. Видел ли ты с тех пор красавицу?..»
Впрочем, остальная часть письма не имеет совершенно никакого отношения к театру.
Глава XI
Спектакли в провинции
Я думал, что на все лето останусь у того же антрепренера, и в душе радовался, что подобралась такая хорошая компания. Но неопределенность актерского положения может конкурировать с неизвестностью выигрыша на скачках. Наша труппа как-то расстроилась и разбрелась во все стороны, и я, спустя два месяца после того как покинул Лондон, очутился в противоположной части государства уже в обществе совершенно другой труппы актеров.
Хотя мне недолго пришлось играть в первом провинциальном театре, тем не менее я составил себе совершенно ясное представление о провинциальных театрах вообще. Вот что я писал во втором письме к своему другу, через две недели, когда сняли со сцены пантомиму и стали ставить настоящие пьесы:
«Пантомима уже снята со сцены. Мне лично она не нравилась, хотя она имела то большое преимущество, что, пока она шла, не было никаких занятий и репетиций; мы были целый день свободны и могли веселиться и веселились напропалую. Теперь же нельзя ни кататься на коньках, ни устраивать поездок за город, прогулок, ни даже прочесть за один день роман. Каждый день идут две, а то и три новые пьесы. Большинство актеров знают все пьесы наизусть, как дважды два четыре, но для меня все это совсем ново. Ты себе представить не можешь, как это неудобно: не знаешь сегодня, что будешь играть завтра. Каждый вечер на дверях театра красуется новая программа; хорошо, если ты успеешь первый захватить у режиссера книгу, чтобы списать свою роль; в противном случае, если тебя кто-нибудь предупредит, изволь ждать до следующего утра и в какие-нибудь восемь часов переписать и выучить иногда довольно большую роль.
Очень часто за кулисами происходит чуть ли не драка из-за ролей. Комик не хочет играть роли стариков. Это совершенно не его амплуа и его приглашали не для того, чтобы играть каких-то стариков. Благородный отец пожимает плечами и удивляется, откуда режиссер взял, что он станет играть роли вторых стариков. Никогда в жизни его никто так не оскорблял. Он играл в свое время с такими знаменитыми актерами, как Кин Макрели, Фелпс и Матье, и никто из них не предлагал ему таких ролей. Первый любовник заявляет, что на своем веку он видел много странностей, но первый раз видит, чтобы роли jeune premier'a отдавали второму любовнику. Этот последний — что он здесь ни при чем, что он сам не хотел играть эту роль, но что ему насильно навязал ее режиссер. Первый любовник соглашается, что вина здесь не его, а что во всем виноват дурак-режиссер. С этим соглашаются все актеры.
Обыкновенно в таких случаях это кончается тем, что спорную роль дают мне, так как я был ангажирован антрепренером для всяких амплуа. Режиссер утешает меня и уверяет, что это лучше для меня, так как я имею возможность отличиться и проявить свои артистические способности. Но я не согласен с режиссером, ибо благодаря этому единственно, что я имею возможность сделать, так это не спать всю ночь. Неужели они думают, что можно сделать из роли что-нибудь оригинальное и осмысленное, если дадут ее накануне спектакля? Да за это время нельзя даже понять самый смысл слов. Странные люди эти провинциальные режиссеры: они не позволяют, чтобы вы создавали свой собственный характер, они требуют, чтобы вы каждую роль играли по одному и тому же шаблону. Они утверждают, что провинциальная публика не любит и не понимает оригинальных вещей. Ты не поверишь, что сделалось с нашим антрепренером. Бывало, к нему не подступишь. Важности миллион двести тысяч; при виде его можно было подумать, что это сам начальник станции. А теперь куда давалась спесь; он похож на гуттаперчевый шар, из которого выпустили воздух, а все потому, что приехала его жена.
Теперь число семейных увеличилось; до сих пор у нас было только три женатых актера. Жена нашего комика, играющая роли субреток, очень красивая женщина (почему это у красивых жен мужья всегда уроды?). Вчера я играл с нею, и нам пришлось два или три раза поцеловаться. Я ничего не имею против того, чтобы это повторялось чаще; она гримируется очень мало, а других актрис как поцелуешь, целый рот набьется пудры, белил и румян.
В субботу меня первый раз вызывали; театр был полон. Конечно, я очень обрадовался, но потом, когда пришлось выходить второй раз, я порядочно-таки струхнул. А что, если я ошибся и вызывали вовсе не меня, подумал я. Но занавес подняли, я раскланялся, и раздался новый взрыв аплодисментов. Я играл комическую роль Жака в «Медовом месяце». Говорят, что я лучше исполняю комические роли, но мне это совсем не нравится. Я во сто раз предпочел бы блистать и отличаться в какой-нибудь классической трагедии. Я не люблю шутовства; по-моему, гораздо почетнее заставлять публику плакать, чем смеяться.
К тому же я положительно не могу играть в фарсах, потому что не бываю в силах удержаться от смеха, когда слышу, что публика хохочет. Конечно, со временем я мог бы отучиться от этой дурной привычки, но совладать с собою сразу невозможно; я мог бы еще удержаться от смеха, если бы публика не смеялась, но раз она захохотала — я пропал. И не только мои собственные шутки заставляют меня смеяться. Что бы ни произошло на сцене смешного или курьезного, я хохочу от всей души.
Вчера я играл роль Франка в комедии-шутке «Майор в сапогах». Майор вышел на сцену в очень смешном костюме, и это так меня смешило, что я едва справился со своей ролью. Конечно, если бы одна и
