Лори, Лори!

Утром пошел дождь. Под завывания ветра он хлестал по земле, застилая окрестности непроглядной пеленой и барабаня по крыше опустевшего Хеорота.

Несмотря на то, что в зале зажжены были лампы и полыхало пламя в очагах, обычный полумрак как будто сгустился; от проникавшей снаружи сырости воздух был непривычно промозглым.

Посреди залы стояли трое — стояли, ибо о таких вещах сидя не говорят. С губ их срывались белые облачка пара.

— Погибли? — в смятении переспросил Алавин. — Все до одного?

Скиталец кивнул.

— Да. Но в домах гройтунгов тоже слышен плач. Эрманарих выжил, однако стал калекой и обеднел на двоих сыновей.

Ульрика искоса поглядела на него.

— Если это случилось прошлой ночью, то ты прискакал к нам не на смертном коне.

— Ты ведь знаешь, кто я такой, — ответил он.

— Знаю? — она согнула пальцы на руках, словно намеревалась выцарапать Скитальцу глаза. Голос ее пронзительно зазвенел: — Если ты и впрямь Водан, так он — двуличный бог, который не захотел помочь моим сыновьям.

— Тише, тише, — проговорил Алавин, смущенно взглянув на Скитальца.

— Я скорблю вместе с вами, — промолвил тот. — Но мы не властны изменить волю Вирд. Молва, может статься, будет утверждать, что я сам присутствовал там и даже спас Эрманариха, однако помните: ни люди, ни боги не могут противостоять ходу времени. Я сделал то, что было мне предназначено. Встретив гибель так, как они ее встретили, Хатавульф и Солберн прославили свой род, и, пока не умрет последний гот, их имена не будут забыты.

— А Эрманарих здравствует по-прежнему, — откликнулась Ульрика. — Алавин, теперь ты становишься мстителем.

— Нет! — возразил Скиталец. — Ему предстоит совершить нечто большее. Он возродит то, что едва не было погублено. Поэтому я и пришел к вам. — Он повернулся к юноше, который внимал ему, широко раскрыв глаза. — Мне ведомо будущее, Алавин, и даже врагу не пожелаю я такой участи. Но порой знание выручает меня. Слушай же и запоминай, ибо сегодня мы говорим в последний раз.

— Скиталец! — вырвалось у Алавина. Ульрика шумно выдохнула сквозь сжатые зубы.

Седой старик поднял ту руку, в которой не было копья.

— Скоро придет зима, — сказал он, — но за ней последуют весна и лето. С дерева твоего рода облетела листва, но в стволе его дремлет скрытая сила и оно снова зазеленеет — если его не срубит топор. Поспеши! Пускай ранен Эрманарих, он не уймется, пока не изведет все ваше семейство. Воинов у него гораздо больше, чем наберется у тебя. Если ты останешься здесь, то погибнешь. Подумай! Ты собирался на Запад, у визиготов тебя ожидает радушный прием, тем более что в этом году Атанарик потерпел от гуннов поражение на Днестре и ему нужны люди. Он наверняка отдаст под твое начало отряд. Слуги же Эрманариха, явившись сюда, найдут лишь пепелище, ибо ты подожжешь Хеорот, чтобы он не достался королю, помянув заодно сраженных братьев. Это вовсе не будет бегство, ибо на чужбине ты выкуешь для своих соплеменников светлое завтра. Ныне кровь твоих предков течет в тебе одном. Береги ее, Алавин.

Лицо Ульрики исказилось от гнева.

— Твой язык всегда был без костей, — прошипела она. — Не слушай его, Алавин, прошу тебя. Отомсти за моих сыновей — сыновей Тарасмунда…

Юноша сглотнул.

— Ты и вправду хочешь, чтобы я пощадил убийцу Сванхильд, Рандвара, Хатавульфа и Солберна? — пробормотал он.

— Тебе нельзя оставаться тут, — сурово ответил Скиталец. — Иначе твоя жизнь достанется королю заодно с жизнями сына и жены Хатавульфа и твоей собственной матери. Когда тебя превосходят числом, отступить не зазорно.

— Д-да… Я наберу войско из визиготов…

— Ты никого не станешь набирать. Через три года до тебя дойдут вести об Эрманарихе. Ты обрадуешься им. Боги покарают короля. Я клянусь тебе в этом.

— Ну и что? — фыркнула Ульрика.

Алавин набрал в грудь воздуха, расправил плечи, постоял так миг-другой, а потом сказал:

— Успокойся, мачеха. Решать мне, ибо глава дома — я. Мы примем совет Скитальца. — Но зрелость слетела с него в мгновение ока, и он жалобно спросил: — О, господин, неужели мы никогда больше не увидим тебя? Не покидай нас!

— Увы, — проговорил Скиталец. — Так будет лучше для вас. Да, прощание длить ни к чему. Мир вам!

Он пересек залу и вышел за дверь под проливной дождь.

Тут и там во времени разбросаны были базы Патруля, на которых агенты могли отдохнуть от забот и треволнений службы. Одним из таких мест служили Гавайские острова до появления на них полинезийцев. Хотя этот курорт существовал на протяжении тысячелетий, мы с Лори посчитали себя счастливчиками, когда нам удалось зарезервировать там коттедж на один-единственный месяц. По правде сказать, мы подозревали, что тут не обошлось без Мэнса Эверарда.

Но когда он, ближе к концу нашего пребывания на Гавайях, навестил нас, мы не стали ни о чем выспрашивать. Держался он дружелюбно, отправился с нами на пляж, а потом отдал должное приготовленному Лори обеду. Лишь только под вечер заговорил он о том, что находилось для нас сейчас одновременно и в прошлом, и в будущем.

Мы сидели на веранде. В саду пролегли прохладные голубые тени; они тянулись до самого папоротникового леса. На востоке берег круто обрывался к серебрящемуся морю; на западе сверкала в небе над Мауна-Кеа вечерняя звезда.

Где-то поблизости журчал ручеек. Природа словно источала целительный покой.

— Значит, вы готовы вернуться? — поинтересовался Эверард.

— Да, — ответил я. — К тому же черновая работа вся проделана, базовая информация собрана и обработана. Мне остается только продолжать записывать песни и предания в том виде, в каком они были сложены, и отмечать последующие изменения.

— Всего-то-навсего! — воскликнула Лори с добродушной укоризной и накрыла мою ладонь своей. — Что ж, по крайней мере, ты излечился от своего горя.

— Это так, Карл? — спросил Эверард, понизив голос.

— Да, — отозвался я с напускным спокойствием. — Разумеется, от воспоминаний мне никуда не деться, но такова уж наша общая доля. Впрочем, на память чаще приходит хорошее, и это спасает меня от срывов.

— Вы, конечно, понимаете, что к прежнему возврата нет. Многим из нас приходится сталкиваться с чем-то подобным… — Мне показалось, или голос его, сделавшийся вдруг хрипловатым, действительно дрогнул? — Когда такое случается, человек должен переболеть и выздороветь.