правильности, чем та, которая пребывает (permanet), когда исчезает обозначение.

Ученик. Это ясно.

Учитель. Тогда неужели не видишь, что не потому есть правильность в обозначении, что (она) возникает тогда, когда обозначение обозначает как существующее то, что существует, или как несуществующее то, чего не существует, но потому, что обозначение в этих случаях возникает соответственно правильности, которая всегда есть; и не потому правильность отсутствует в обозначении, что сама она уничтожается, когда обозначение не такое, каким должно быть, или когда его вовсе нет, но потому, что в этом случае обозначение испытывает недостаток в правильности, которая сама не знает (никакого) недостатка?

Ученик. Вижу так, что (нарочно) не смог бы не видеть.

Учитель. Итак, правильность, в силу которой правильным называется обозначение, не имеет бытия или какого-либо движения через обозначение, как бы ни двигалось само обозначение.

Ученик. Теперь уж нет для меня ничего яснее.

Учитель. Не сможешь ли теперь доказать, что цвет относится к телу, подобно тому как правильность относится к обозначению?

Ученик. Скорее готов доказать, что это весьма несходно.

Учитель. Я полагаю, что тебе уже известно и то, что следует знать о воле и ее правильности, и о другом, что должно иметь правильность[43].

Ученик. Да, вижу, что этим самым доводом доказывается, что каковы бы ни были сами вещи, правильность остается неизменной.

Учитель. А что, по-твоему, следует из этого для самих правильностей: отличны ли они друг от друга, или одна и та же правильность у всех?

Ученик. Выше я согласился с тем, что если потому есть много правильностей, что много есть вещей, в которых они наблюдаются, то необходимо, чтобы они существовали и были разнообразны (existere et variari) соответственно самим вещам; однако же доказано, что этого отнюдь не может быть. Следовательно, не потому есть много правильностей, что много есть вещей, в которых они существуют.

Учитель. Есть ли у тебя какой-то другой довод, почему тебе кажется, что их много? Кроме этой множественности вещей?

Ученик. Как об этом уже знаем, что его нет — так, думаю, и другого нельзя найти.

Учитель. Значит, одна и та же правильность у всего.

Ученик. Должен признать, что это так.

Учитель. (Скажем об этом более подробно): если в тех вещах, которые должны иметь правильность, правильности нет иначе как тогда, когда они существуют согласно должному, и только это и означает для них «быть правильными», — то, вполне очевидно, что у всех у них одна правильность.

Ученик. Без сомнения.

Учитель. Значит, у всех у них одна истина.

Ученик. И это невозможно отрицать. Но все-таки поясни мне, почему мы говорим об истине той или этой вещи как бы для того, чтобы выделить различия истин, если истины не воспринимают никакого расхождения (которое есть в вещах) от самих вещей? Ведь многие вряд ли согласятся с тем, что нет никакого различия между истиной воли и так называемой истиной действия или чего-нибудь другого?

Учитель. Не в собственном смысле говорится (об истине) этой или той вещи — ибо она имеет свое бытие не в самих вещах, в которых говорят, что она есть, и не из них, и не через них. Но когда сами вещи существуют согласно ей, ибо она всегда наличествует в тех (вещах), которые суть так, как должно им быть, — тогда говорится об «истине той или этой вещи»: например, об истине действия, воли. Это подобно тому, как говорится о «времени той или этой вещи», хотя одно и то же время у всех вещей, которые вместе существуют в одно и то же время, и если бы не было той или этой вещи, время ничуть не меньше было бы тем же самым. Ведь не потому говорится «время той или этой вещи», что время есть в самих вещах, но потому, что они суть во времени. И как время, рассмотренное само по себе, не называется временем чего-то, но когда мы рассматриваем вещи, в нем находящиеся, то говорим «время той или этой вещи»; так высшая истина, сама по себе существующая (per se subsistens) не принадлежит никакой вещи, но когда некоторая вещь существует согласно ей, то говорится о «ее истине» или «ее правильности».

«Об истине» — Согласно Шмидту, этот диалог был создан в период с 1080 по 1085 г. Ансельм в это время — аббат в Беке. Предмет диалога — поиск определения истины. В этом диалоге наиболее отчетливо проявляется характерная для метода Ансельма тенденция отыскивать и интерпретировать онтологические параллелизмы между различными видами природных и культурных процессов. Перевод выполнен по изданию Шмидта (1968), сверен с английским переводом Хопкинса и Ричардсона (1967).

1… никакой непрерывностью стиля (dictaminis). — «непрерывность стиля», или «диктовки», была бы, вероятно, если бы три диалога были объединены одной драматической «рамкой».

2… «… нельзя замкнуть никаким началом или концом». — Ср.: «Монологион», гл. XVIII, 33, 9.

3… в высказывании. — «Enuntiatione». Ансельм вслед за Боэцием употребляет термины: «oratio», «enuntiatio», «propositio» как синонимы. Общую теорию «истинного высказывания» как высказывания, обозначающего существующее как существующее и несуществующее как несуществующее, он заимствует у Боэция, из его комментария к аристотелевскому трактату «Об истолковании». Аристотелевское определение «высказывающей речи» (мы так передаем oratio), воспроизведенное Боэцием и Ансельмом, см.: «Об истолковании», 16b27, далее.