Аркадий. До завтра.
Сафонов. Товарищ командир…
Гулиашвили. Иду, дорогой, иду…
Сергей. Что же, вам сюда прикажете подавать? Ты куда?
Гулиашвили. Очень спешу, дорогой, в штабе увидимся. Таксомотор
Сергей. Ну, а ты что тут сидишь? Заболел?
Аркадий. Хуже.
Сергей. Заскучал?
Аркадий. Да…
Не знаю, как потом будет, Сережа, а пока на свете на девять складных людей непременно попадается один нескладный, то есть не то что вообще нескладный, я не жалуюсь, — мне даже вон вчера черт знает откуда, из Австралии, письмо прислали, по моему методу операцию сделали — благодарят. Нет, это все хорошо, а вот… Как ты думаешь, если вот семь лет дружишь с человеком, а потом вдруг признаешься ему в любви, он ведь рассердится, скажет, что же ты все семь лет думал?
Сергей. Да, непременно рассердится. Боже мой, как ты все-таки глуп, неслыханно глуп.
Аркадий. Почему?
Сергей. Потому что она сама женщина и сама тебя любит.
Нет, я чувствую, что без моего вмешательства тут не обойдется.
Аркадий. Ради бога, не вздумай сказать ей.
Сергей. Непременно скажу.
Аркадий. Завтра?
Сергей. Ну, не завтра, когда вернусь…
Аркадий. Когда вернешься… Знаешь что? Вот я смотрю сейчас на твое довольное лицо и думаю: будет ли когда-нибудь такое время, когда тебе больше захочется сидеть дома, чем ехать?
Сергей. Нет, не будет. Я люблю, когда меня посылают. Ей-богу, Аркаша, мы часто забываем, какое это счастье — каждый день знать, что ты нужен стране, ездить по ее командировкам, предъявлять ее мандаты. Я еще мальчишкой поехал первый раз от пионерской организации, потом меня посылал райком комсомола, потом райком партии, потом мне выдавали предписания со звездами на печатях: «Для выполнения возложенных на него особых заданий». Но почему-то всегда хотелось, чтобы там писали немного иначе: «Для выполнения возложенных на него особых надежд». Это лучше, верно?
Аркадий. Верно-то верно. Но война есть война, и это все-таки тяжело и опасно. Я слышал, что там иногда убивают.
Сергей. Да, но знаешь, Аркаша, «тяжело, опасно» — это мы все думаем, когда едет кто-то другой, а когда тебе самому говорят — поезжай, ты нужен, — ты уже ничего не думаешь, кроме того, что ты нужен. И тебе скажут — и ты поедешь, и у тебя никаких других мыслей, кроме того, что ты нужен, не будет.
Аркадий. Не знаю. Может быть.
Севастьянов. Нет, пора, пора. Вот если бы Анна Ивановна нам еще один гусарский романс спела, тогда бы не выдержал, остался. Как это там:
Спойте еще, Анна Ивановна. Пронзает сердце, ей-богу.
Анна Ивановна. Вы льстец, Петр Семенович. Пронзает сердце… Вот когда я была кокет в труппе у Зарайской, тогда правда пронзала.
Варя. А где Вано?
Аркадий. Уехал.
Сергей. Севастьяныч, у тебя, наверно, записаны завтрашние дежурства на погрузке. У тебя всегда все записано. Мы с шести сорока или с семи, а?
Севастьянов. Да. Кажется, с семи.
Варя. Что спросим?
Севастьянов. Спросим его, что он делал пятого марта тысяча девятьсот тридцать седьмого года в двадцать один пятьдесят?
Варя. Да, верно, что ты делал в это время?
Сергей. Почему именно в это время?
Варя. Мы как раз в эту минуту о тебе вспоминали и решили спросить, когда ты вернешься.
Сергей. Пятого марта, пятого марта… В твой день рождения?
Варя. Да, помните, Севастьяныч, я тогда играла спектакль. Было холодно, метель. Вы мне принесли веточки… Ну, что же ты делал пятого марта вечером?
Сергей. Пятого марта вечером… я занимался французским языком. Впрочем, что я тогда делал, это не так уж важно, а вот что тогда делал один мой очень хороший знакомый, я, пожалуй, могу рассказать.
Анна Ивановна. Ну, что же делал ваш очень хороший знакомый?
Сергей. У него, как и у меня, — не правда ли, какое странное совпадение? — был тогда тоже день рождения жены. Но ему не повезло. Как раз в то время, когда я занимался французским языком, он попал в плен. Вы говорите — в десять? Ну да, примерно в это время его повели на расстрел.
Анна Ивановна. Кошмар!
Сергей. Совершенно верно, Анна Ивановна, кошмар. Но когда моего знакомого повели на расстрел, он вдруг услышал очень далекий, но очень знакомый звук, ему показалось, что это танки. В это время в стену дома недалеко от него ударил снаряд — раз! И еще — два! Он вырвал винтовку у одного, ударил ею другого. Кругом рвались снаряды, так что всем было не до него. И он побежал навстречу танкам. Говорят, в тот вечер он поставил мировой рекорд в беге на один километр по пересеченной
