чувствую только нежность к тебе и больше ничего, смотрю на все твоими глазами, представляю, как ты слушаешь музыку, о чем думаешь, когда спишь, ты - ... ' Бумага, сворачиваясь, обнимала меня, шептала: это же я, это же я, проснись. Смысл ее просьбы не доходил до меня. Я продолжал любовное шуршание, - только бы не отрываться от нежной страницы. Как мы были беззащитны! ...Пальцы судорожно сдавили меня, выпустили, я покатился по скользкой поверхности стола. Подо мной катилось мое отражение. Выпустив меня, пальцы вцепились в бумагу; где-то вверху возникали и обрушивались ритмичные вопли, отчего-то знакомые. Сквозь их мерные, жуткие обвалы я услышал треск разрываемых листов. Моя милая! Тебя рвут на части, а я ничего не могу сделать! Не могу остановиться и поразить чудовище острием в глаз! Не могу не скользить все ближе к обрыву - миг жалкого, обреченного равновесия - и я падаю в пустоту... ...Что-то во мне надломилось. Грифель шатается, как гнилой зуб. Когда я был зубом, меня ударили кулаком. Откуда это? Начинает всплывать кусками: произошла страшная трагедия. Как-будто они бывают не страшные. Что-то, связанное с бумагой, с каким-то письмом... не связанное - разорванное... когда я был вазой, во мне стояли чудесные розы. Рядом стояло юное существо и вдыхало их аромат. Существо дрожало, дрожащими руками разрывало конверт. Существо кричало, падало головой на стол, взмахивало руками. Руки больно бились о стекло, я опрокидывался... опрокинулся... потом: из меня выплеснулась вода, я разбился об мокрые доски паркета, место моей гибели было усыпано пунцовыми розами. Светло-коричневые ботинки яростно топтали цветы. Умирая, я пытался проколоть осколком подошву... '...что ты горишь ко мне любовью. Но как же мне радоваться? Мне страшно. Я боюсь слишком любить тебя, это так хрупко, и разве может это хорошо кончиться? Как-будто все время придется ждать смерти. Я не могу любить тебя сильнее, как ты просишь, - ни сильнее, ни слабее. Ты пишешь 'огонь любви', а мне кажется 'агония' - ...' ...Мне кажется, кто-то посторонний хватает меня за мысли. Одни из них, едва зародившись, натыкаются на такое бешеное сопротивление, что вынуждены отступать и таиться, а то и вовсе исчезнуть. Другие, напротив, бережно подхватываются, их словно бы ведут под руки по парадной лестнице, но они какие-то хилые, или эта лестница никуда не ведет, и все злая шутка - вот тут-то бы и призадуматься, но повторяется та же история: шарик налево - шарик направо. Слышатся голоса из темноты: '- Благодаря мне ты вошла в литературу. Да, но в каком виде? Мы вошли вместе, разделись, а потом ты выскочил и закрыл дверь на ключ. И этим же ключом нацарапал:'литература'. Это был ключ из моего кармана. - Но благодаря мне...' Голоса умолкают. Я дышу свободнее. Гулко стучит в голове: Ты мне не чужая. Мы слишком близки. Выстукивай послушные клавиши, напрягай механические мышцы, а меня... Наколи из меня лучины, двенадцать тонких стрел, поставь кругом, зажги - запах мысли ударит в ноздри, вопьется в нос - терпи, наблюдай возле каждой: умную сферу домашней радуги. Опусти голову в центр - так, чтобы всех двенадцати свечей волосы коснулись одновременно, - и, пока вспышка длится, ты услышишь все, что хотела. Я - луч света, застывшего, твердого, острого,способного выколоть себе глаза и ощутить это как вспышку. Я - алмаз. Ты - грязная великанша. Никто не побеждает, все обмануты. Предпочитаю остаться мучителем твоим учителем. - ты перепутала, все наоборот. На обратной стороне только выдавленные наоборотные знаки, в которых с трудом узнаешь знакомых. Прежние буквы, перевернутые и обессмысленные. Точки проколоты. Я торопился. Я оправдываю тебя. Я больше ничего не умею. Ни дня без строчки - вот какой теперь у меня девиз. Удивляться нечему - впору удавиться, только найти горло, это не девиз, а гнусная повседневность. Ты не проводишь ни дня без строчки и, следовательно, без меня и, опять-таки, я все это читаю, пишу, шуршу. Ворошу бумагу. А потом листья жгут. Пахнет дымом. Слезы падают на паркет. Мне скользко и противно. Я катаюсь в истерике, заламывая грифель, замалчивая недописанное. Мой стержень распыляется в процессе твоего самовыражения, я уже не так пылко клюю бумагу, я прислоняюсь к ней, храня себя, усталого, от мук. Мне снится твой каблук над головой. Губы, как близко. Два огромных красных слизня. Слюнявит кончик, облизывает. Задумчивость. Люблю я в тихий летний день бродить по лесу. Люблю дождливым октябрем спешить домой. Она думает, мне приятен вкус ее слюны, наждачка языка. Она думает... Нужно удерживать равновесие на ниточке бритвы, иначе она может сорваться и поранить пальцы ( что было б неплохо). Это было бы замечательно, самоутверждение деревяшки (нужно держать равновесие). Противоречие стержня и дерева. Противомолчание двух неразлучных ( разлучив, теряем смысл, причем отдельно взятый стержень, даже кусочек, может быть, еще на что-то...) Злободневность. День начинается пыткой. Хочешь не хочешь - к вечеру затупишься, обеспечив недоброе утро. Как можно с этим спать? И все же какое-то подобие сна,какое-то марево одуряющее наплывает ночью. Душно от запаха духов - флакончик, неплотно прикрытый, навалился в беспамятстве, - если б продырявить карман, чтоб он выпал и разбился - не исключено, что выпаду я, выпадет из меня мой смысл, я стану безмозглой палочкой ( не выручалочкой ) и перестану ощущать этот похоронный запах. В общем, я приступаю. Рельсы, реквием. Нечего и думать, что от тебя что-то останется под колесом трамвая. Симфония трамвайного звонка - если б меня подобрал композитор, он бы писал ноты, паузы, скрипичный ключ, в конце этот звон... Впереди рельсы раздваиваются. Я словно витязь на распутье. Распутье настоящее, а витязь - не совсем. Если б я еще лежал поперек, колесо бы разрезало меня, две половинки упали бы по разные стороны... Она положила вдоль, целиком на рельсину - неужели догадалась? Витязем на распутье оказался трамвай. Он встал передо мной ( как лист перед травой), из передней дверцы вылез хмурый старик с кочергой, выбрал путь, поддев рельсину; рельсина загудела, старик сбил меня валенком в грязь и уехал. Из окон смотрели, показывали пальцами - там было что-то волнующее, была драка, хлопнула бутылка об асфальт,человек упал на рельсы, рука шарила безумно вокруг. Над человеком наклонялся другой, свирепый, правая рука вынимала из штанов столь знакомый мне предмет, предназначенный на этот раз не для меня. В ответ на это движение рука упавшего сжалась, я оказался в кулаке. Рука взлетела навстречу свирепому, я влетел в темноту его мозга, на поясе у меня вращался горячий человеческий глаз. Мозг тихо шипел, остывая. Глаз был мне хорошо знаком когда-то прежде, я вспоминал, где мы могли встречаться. Не вспомнил - мешала его неподвижность. Показалось, умирающий мозг посылает сигнал. То ли послышалось, то ли вправду - 'вернешься - напишешь... вернешь... - напиш...' Чужая жизнь ворвалась в мое замкнутое существование. Вернее, я вошел в чью-то жизнь и, оказавшись слишком острым для общения, оставил ее, остывающую, на кончике графита, выпал и опечалился. По рельсам катили трамваи. Я вспомнил, что спасен, вспомнил и многое другое. Когда-то я хотел его убить ( из-за одной особы ). Ничего особенного, многие хотят того же. Теперь забытая мечта сбылась. Как странно! Мочатся собаки, отскакивают, огрызаясь на лязганье круглых зубов трамвая, которые, впрочем, все же... Деревяха вмерзает в кровь... Ночь и звезды... Вой, скулеж... Коты изучают царапину на моей спине, лижут, презрительно морщатся, сматываются в дали. По мере сматывания делают выводы обо мне и карандашах вообще - выводы смешные и банальные, недовольные, недоразвитые и даже недозволенные. Разве можно так обо мне думать? Мне кажется, что нельзя. И в тот же миг происходит заминка, вернее, чья-то запинка об меня. Человек запинается и падает головой на шпалы. Невезуха. Стонет, стынет, не встает. Кто его просил об меня спотыкаться?.. голодно... холодно... Итак - ...и тук... Итоги, тоги - ни того, ни этого... э, как Вас?.. туки-туки - входите, не бойтесь... не бой здесь - любой будет, как дома, примостившись между шпалами (опаловыми). Мертвому человеку нельзя испортить настроения, трудно ему чем-нибудь досадить, не трогайте беззаботно спящего - ком земли сверху: это называется 'забот полон рот', подумайте, нужна ли ваша забота, и если нужна, то - кому... словно бы услышав меня, хотя я нем, как жареная рыба, два дня лежавшая в морозилке, такой немоты поискать... словно услышав, ты поднимаешь голову и, пошатываясь, идешь дальше ( в кошачьи дали ). Не понимаю, как удалось тебе встать. Уходи, не останавливайся - и так... и -тук... Стемнело, с шумом пошел снег. С грохотом падали рыхлые шестигранники, ломая лучи. Темнота искрилась от боли сплюснутых гармоничных созданий, которых было слишком много. Я был среди них один. И возрастал в самолюбовании. Пусть я обломан, поцарапан, вымок в крови - я один, я неповторим!.. (так же рассуждала и разбитая ваза)

ЧАСТЬ 2 Чистилище пропускаем.

ЧАСТЬ 3 'Карандаш, не дописавший буквы, никуда не годится.' - К черту ваши нравоучения!.. - прошу прощения (на здешнем языке 'пыр-пыр'), что в таком месте... Итак, операция Пыр-Выр-Пыр - начинается. Пришло Время Припомнить: лак для ногтей, тихий вопль сминаемой бумаги, предсмертный скрежет зубов одноглазого (в минуту смерти он был одноглазым) и пр. Общение с бумагой научило меня настоящей нежности - той, что не оставляет следов. Сегодня все зависит от моей ловкости ( скольких мук мне стоило попасть сюда - см. часть 2). Вот оно вошло, удивительное существо: белые крылья, рассеянный взгляд, полупрозрачные пальцы. Когда-то, удостоив всего одним жалостливым взглядом гордого отщепенца, оно навсегда испортило себе карьеру. Тысячелетия канцелярской работы (жалость к изгнаннику строго карается) не вытравили мечтательности, - которой я и воспользуюсь ( мне нужно немного - всего одна