сам отец семейства даже Полез послушно с фонаря, Но, расходясь, все ждут чего-то... Да, нынче, в день возврата их, Вся жизнь в столице, как пехота, Гремит по камню мостовых, Идет, идет - нелепым строем, Великолепна и шумна...
Пройдет одно - придет другое, Вглядись - уже не та она, И той, мелькнувшей, нет возврата, Ты в ней - как в старой старине...
Замедлил бледный луч заката В высоком, невзначай, окне. Ты мог бы в том окне приметить За рамой - бледные черты, Ты мог бы некий знак заметить, Которого не знаешь ты, Но ты проходишь - и не взглянешь, Встречаешь - и не узнаешь, Ты за другими в сумрак канешь, Ты за толпой вослед пройдешь. Ступай, прохожий, без вниманья, Свой ус лениво теребя, Пусть встречный человек и зданье Как все другие - для тебя. Ты занят всякими делами, Тебе, конечно, невдомек, Что вот за этими стенами И твой скрываться может рок... (Но, если б ты умом раскинул, Забыв жену и самовар, Со страху ты бы рот разинул И сел бы прямо на троттуар!)
Смеркается. Спустились шторы. Набита комната людьми, И за прикрытыми дверьми Идут глухие разговоры, И эта сдержанная речь Полна заботы и печали. Огня еще не зажигали И вовсе не спешат зажечь. В вечернем мраке тонут лица, Вглядись - увидишь ряд один Теней неясных, вереницу Каких-то женщин и мужчин. Собранье не многоречиво, И каждый гость, входящий в дверь, Упорным взглядом молчаливо Осматривается, как зверь. Вот кто-то вспыхнул папироской: Средь прочих - женщина сидит: Большой ребячий лоб не скрыт Простой и скромною прической, Широкий белый воротник И платье черное - всё просто, Худая, маленького роста, Голубоокий детский лик, Но, как бы что найдя за далью, Глядит внимательно, в упор, И этот милый, нежный взор Горит отвагой и печалью... Кого-то ждут... Гремит звонок. Неспешно отворяя двери, Гость новый входит на порог: В своих движениях уверен И статен; мужественный вид; Одет совсем как иностранец, Изысканно; в руке блестит Высокого цилиндра глянец;
Едва приметно затемнен Взгляд карих глаз сурово-кроткий; Наполеоновской бородкой Рот беспокойный обрамлен; Большеголовый, темновласый Красавец вместе и урод: Тревожный передернут рот Меланхолической гримасой.
И сонм собравшихся затих... Два слова, два рукопожатья И гость к ребенку в черном платье Идет, минуя остальных... Он смотрит долго и любовно, И крепко руку жмет не раз, И молвит: 'Поздравляю вас С побегом, Соня... Софья Львовна! Опять - на смертную борьбу!' И вдруг - без видимой причины На этом странно-белом лбу Легли глубоко две морщины...
Заря погасла. И мужчины Вливают в чашу ром с вином, И пламя синим огоньком Под полной чашей побежало. Над ней кладут крестом кинжалы. Вот пламя ширится - и вдруг, Взбежав над жженкой, задрожало В глазах столпившихся вокруг... Огонь, борясь с толпою мраков, Лилово- синий свет бросал, Старинной песни гайдамаков Напев согласный зазвучал, Как будто - свадьба, новоселье, Как будто - всех не ждет гроза, Такое детское веселье Зажгло суровые глаза...
Прошло одно - идет другое, Проходит пестрый ряд картин. Не замедляй, художник: вдвое Заплатишь ты за миг один Чувствительного промедленья, И, если в этот миг тебя Грозит покинуть вдохновенье, Пеняй на самого себя! Тебе единым на потребу Да будет - пристальность твоя.
В те дни под петербургским небом Живет дворянская семья. Дворяне - все родня друг другу, И приучили их века Глядеть в лицо другому кругу Всегда немного свысока. Но власть тихонько ускользала Из их изящных белых рук, И записались в либералы Честнейшие из царских слуг, А всё в брезгливости природной Меж волей царской и народной Они испытывали боль Нередко от обеих воль. Всё это может показаться Смешным и устарелым нам, Но, право, может только хам Над русской жизнью издеваться. Она всегда - меж двух огней. Не всякий может стать героем, И люди лучшие - не скроем Бессильны часто перед ней, Так неожиданно сурова И вечных перемен полна; Как вешняя река, она Внезапно тронуться готова, На льдины льдины громоздить И на пути своем крушить Виновных, как и невиновных, И нечиновных, как чиновных...
Так было и с моей семьей: В ней старина еще дышала И жить по-новому мешала, Вознаграждая тишиной И благородством запоздалым (Не так в нем вовсе толку мало, Как думать принято теперь, Когда в любом семействе дверь Открыта настежь зимней вьюге, И ни малейшего труда Не стоит изменить супруге, Как муж, лишившийся стыда). И нигилизм здесь был беззлобен, И дух естественных наук (Властей ввергающий в испуг) Здесь был религии подобен. 'Семейство - вздор, семейство - блажь', Любили здесь примолвить гневно, А в глубине души - всё та ж 'Княгиня Марья Алексевна'... Живая память старины Должна была дружить с неверьем И были все часы полны Каким-то новым 'двоеверьем', И заколдован был сей круг: Свои словечки и привычки, Над всем чужим - всегда кавычки, И даже иногда - испуг; А жизнь меж тем кругом менялась, И зашаталось всё кругом, И ветром новое врывалось В гостеприимный старый дом: То нигилист в косоворотке Придет и нагло спросит водки, Чтоб возмутить семьи покой (В том видя долг гражданский свой), А то - и гость весьма чиновный Вбежит совсем не хладнокровно С 'Народной Волею' в руках Советоваться впопыхах, Что' неурядиц всех причиной? Что' предпринять пред 'годовщиной'? Как урезонить молодежь, Опять поднявшую галдеж? Всем ведомо, что в доме этом И обласкают, и поймут, И благородным мягким светом Всё осветят и обольют...
Жизнь старших близится к закату. (Что ж, как полудня ни жалей, Не остановишь ты с полей Ползущий дым голубоватый). Глава семьи - сороковых Годов соратник; он поныне, В числе людей передовых, Хранит гражданские святыни, Он с николаевских времен Стоит на страже просвещенья, Но в буднях нового движенья Немного заплутался он... Тургеневская безмятежность Ему сродни; еще вполне Он понимает толк в вине, В еде ценить умеет нежность; Язык французский и Париж Ему своих, пожалуй, ближе (Как всей Европе: поглядишь И немец грезит о Париже), И - ярый западник во всем В душе он - старый барин русский, И убеждений склад французский Со многим не мирится в нем; Он на обедах у Бореля Брюжжит не плоше Щедрина: То - недоварены форели, А то - уха им не жирна. Таков закон судьбы железной: Нежданный, как цветок над бездной, Очаг семейный и уют...
В семье нечопорно растут Три дочки: старшая томится И над кипсэком мужа ждет, Второй - всегда не лень учиться, Меньшая - скачет и поет, Велит ей нрав живой и страстный Дразнить в гимназии подруг И косоплеткой ярко-красной Вводить начальницу в испуг... Вот подросли: их в гости водят, В карете возят их на бал;
Уж кто-то возле окон ходит, Меньшой записку подослал Какой-то юнкер шаловливый И первых слез так сладок пыл, А старшей - чинной и стыдливой Внезапно руку предложил Вихрастый идеальный малый; Ее готовят под венец... 'Смотри, он дочку любит мало, Ворчит и хмурится отец, Смотри, не нашего он круга...' И втайне с ним согласна мать, Но ревность к дочке друг от друга Они стараются скрывать... Торопит мать наряд венчальный, Приданое поспешно шьют, И на обряд (обряд печальный) Знакомых и родных зовут... Жених - противник всех обрядов (Когда 'страдает так народ'). Невеста - точно тех же взглядов: Она - с ним об руку пойдет, Чтоб вместе бросить луч прекрасный, 'Луч света в царство темноты' (И лишь венчаться не согласна Без флер д'оранжа и фаты). Вот - с мыслью о гражданском браке, С челом мрачнее сентября, Нечесаный, в нескладном фраке Он предстоит у алтаря, Вступая в брак 'принципиально', Сей новоявленный жених. Священник старый, либеральный, Рукой дрожащей крестит их, Ему, как жениху, невнятны Произносимые слова, А у невесты - голова Кружи'тся; розовые пятна Пылают на ее щеках, И слезы тают на глазах...
Пройдет неловкая минута Они воротятся в семью, И жизнь, при помощи уюта, В свою вернется колею; Им рано в жизнь; еще не скоро Здоровым горбиться плечам; Не скоро из ребячьих споров С товарищами по ночам Он выйдет, честный, на соломе В мечтах почиющий жених... В гостеприимном добром доме Найдется комната для них, А разрушение уклада Ему, пожалуй, не к лицу: Семейство просто будет радо Ему, как новому жильцу, Всё обойдется понемногу: Конечно, младшей по нутру Народницей и недотрогой Дразнить замужнюю сестру, Второй - краснеть и заступаться, Сестру резоня и уча, А старшей - томно забываться, Склонясь у мужнина плеча; Муж в это время спорит втуне, Вступая в разговор с отцом О соцьялизме, о коммуне, О том, что некто - 'подлецом' Отныне должен называться За то, что совершил донос... И вечно будет разрешаться 'Проклятый и больной вопрос'...
Нет, вешний лед круша, не смоет Их жизни быстрая река: Она оставит на покое И юношу, и старика Смотреть, как будет лед носиться, И как ломаться будет лед, И им обоим будет сниться, Что их 'народ зовет вперед'... Но эти детские химеры Не помешают наконец Кой-как приобрести манеры (От этого не прочь отец),
Косоворотку на манишку Сменить, на службу поступить, Произвести на свет мальчишку, Жену законную любить, И, на посту не стоя 'славном', Прекрасно исполнять свой долг И быть чиновником исправным, Без взяток видя в службе толк... Да, этим в жизнь - до смерти рано; Они похожи на ребят: Пока не крикнет мать, - шалят; Они - 'не моего романа': Им - всё учиться, да болтать, Да услаждать себя мечтами, Но им навеки не понять Тех, с обреченными глазами: Другая стать, другая кровь Иная (жалкая) любовь...
Так жизнь текла в семье. Качали Их волны. Вешняя река Неслась - темна и широка, И льдины грозно нависали, И вдруг, помедлив, огибали Сию старинную ладью... Но скоро пробил час туманный И в нашу дружную семью Явился незнакомец странный.
Встань, выйди по'утру на луг: На бледном небе ястреб кружит, Чертя за кругом плавный круг, Высматривая, где похуже Гнездо припрятано в кустах... Вдруг - птичий щебет и движенье... Он слушает... еще мгновенье Слетает на прямых крылах... Тревожный крик из гнезд соседних,
