п. Кулустай.
ИТК строгого режима…
Плевок Хряка достиг цели — острое лезвие мойки[20] вонзилось Зубову в левый глаз. Он вскрикнул, прижал руки к лицу. Вязкая густая кровь прочертила на запястьях темные дорожки и, просочившись сквозь плотно сжатые пальцы, закапала полновесными каплями на грубую поверхность стола. Пока Зубов корчился от боли, подскочивший Промокашка, воткнул в его незащищенную спину специально приготовленную заточку. Петр вздрогнул, затем рухнул на стол. Его голова, гулко стукнув о столешницу, повернулась, открывая взору сокамерников окровавленную глазницу. Когда Зубов окончательно затих, Промокашка брезгливо сплюнул и залез пальцами в рану. Немного поковырявшись, он извлек испачканный кровью обломок бритвы «Нева», затем оторвал от разорванной майки лоскут и аккуратно протер им лезвие. Протянув его Хряку, завистливо произнёс:
— Лихо ты его повенчал, бугор! Я и не знал, что ты такой виртуоз!
Хряк не ответил. Он лишь огляделся по сторонам, внимательно осмотрел бритву и прежде чем спрятать её во рту, еще раз тщательно протер. В камере стояла звенящая тишина: все делали вид, что ничего страшного не произошло.
— А видел, как я сработал? — не унимался Промокашка, дрожа от возбуждения. — Такого кабана с одного удара завалил! Вот этими самыми руками, — он продемонстрировал дрожащие руки. — Раз и готово! Видели? Да?
— Заткни фонтан! — рявкнул Хряк. — Всех вертухаев[21] поднимешь! Свищ, — окликнул он пацана, стоящего на стрёме,[22] — как там?
— Тихо, — отозвался тот.
— Бугор, а чего ты ему по ушам не дал,[23] как положено? — тихо спросил Промокашка.
— А ты его глаза видел? — угрюмо перебил его Хряк. — Еще секунда, и он бы нас порвал! Иди лучше позови Антипа, — резко приказал он.
Подошедший в сопровождении Промокашки мрачный молодой парень тяжелым немигающим взглядом впился в смотрящего.
— Наш договор в силе? — ласково поинтересовался вор.
Парень угрюмо кивнул.
— Ты не тушуйся, — успокоил парня авторитет, — у тебя срока выше крыши! И веса этого Пряника, — он указал толстым пальцем на труп, — ты не почуешь! Но, — Хряк сделал многозначительную паузу, — если даже тебя из этой крытой перекинут, поперёд тебя весточка побежит, что ты пацан правильный! Будешь на тюрьме как сыр в масле… Так что оставь пальчики на пике и отдыхай — все будет ништяк![24]
Парень подошел к трупу, нерешительно ухватился за заточку и медленно вытащил её из тела.
— Брось на стол! — приказал Хряк.
Парень разжал руку, роняя нож на стол, затем судорожно вытер ладонь об одежду.
— Молодец, пацан! — осклабился Хряк. — Э… Ты чего это делаешь, братская чувырла? — прикрикнул он на Промокашку, деловито расстегивающего молнию на мастерке Зубова.
— А чего добру пропадать, — отозвался Промокашка, продолжая раздевать Посоха, — такой клифт[25] фартовый, и даже кровью почти не загваздался — ранка-то маленькая. Ну, если хочешь, презентую ему свой макинтош, — он потряс остатками драной майки.
— А, — махнул рукой Хряк, — оставь! Ему теперь без надобности.
Неожиданно рядом раздался сиплый кашель. Хряк быстро обернулся. Шаркая по полу немощными ногами, к ним двигался Старый. В этом году старику исполнилось семьдесят шесть лет. Хряк до сих пор недоумевал, как деду удалось столько протянуть. По идее такую труху не должны держать на «строгаче»,[26] но о Старом, по всей видимости, забыли. Да и сам дед, больше полжизни положивший на лагеря и тюрьмы, хотел умереть здесь. В прошлом авторитетный вор, имевший довольно-таки солидный вес в блатной иерархии, сейчас больше походил на брюзгливого старикашку из дома престарелых.
— Ну, чё? — пристально посмотрел он своими бесцветными глазами на Хряка. — Сявки мелкокалиберные! Ужо и фраера[27] нормально опустить[28] не можете?
— Дед, — отмахнулся от Старого, словно от назойливой мухи, Хряк, — сгинь, не мозоль моргалы!
— Бугор, — вдруг испуганно взвизгнул Промокашка, указывая дрожащей рукой на Зубова, — смотри!
На обнаженной спине мертвеца проступали неясные очертания. Через секунду взорам изумленных сокамерников открылась искусно наколотая церковь с множеством куполов. [29]
— Вот это фрак с орденами![30] — изумленно присвистнул Хряк.
— Это ты его Пряником обзывал? — спросил Старый, разглядывая подслеповатыми глазами татуировку.
— Да, — угрюмо буркнул Хряк.
— Не думал, что еще придется свидеться, — прошептал над телом старик, приглядевшись внимательнее.
— Че бубнишь, Старый? — переспросил Хряк.
— Я базарю, шо уже видел эти ордена, — повысил голос старик. — А вот эти кумпола, — он ткнул кривым пальцем в спину Зубова, — я колол. Примлаг… под Владиком в… — он задумался, — в середине пятидесятых.
— Ты чего, Старый, крышу совсем снесло? — возмутился смотрящий.
Но старик продолжал, не слыша его слов:
— Сам знаешь, я колыцик[31] на зоне не последний. Свою регалку с чужой не попутаю, отвечаю. А вот это, — Старый закатал рукав, демонстрируя Хряку портак на предплечье в виде крылатого посоха, увитого парой змей, — его клеймо. Кадуцей. Такое у него погоняло[32] было — Кадуцей. Тогда в пятьдесят третьем… Ты, Хряк, вечного вора убил.
Москва.
— Итак, — решил подвести итог Егоров, — что мы имеем? Первое, — он загнул палец, — Прохор Дубов, бывший камердинер известного ученого Генриха Шлимана, уже тогда был вором — рецидивистом, медвежатником[33] экстра класса. Гастролер международного масштаба. Второе. В городскую жандармерию обращается некто Лопухин, коллекционер различных древностей. Он утверждает, что его пытается ограбить «некий проходимец» Дубов, после того, как он, Лопухин, отказался продать ему раритет под названием Глаза Гермеса. Глаза Гермеса — четыре крупных изумруда по легенде заменявшие глаза двум гадам с кадуцея бога Гермеса. Лопухин божился, что Дубов пойдет ради изумрудов на грабеж. Царские оперы сработали профессионально — Дубова взяли с поличным у открытого сейфа и отправили по этапу. Кстати, что такое кадуцей? — попутно поинтересовался Егоров.
— Понятия не имею, — ответил Миша, — но могу покопаться в библиотеке. У нас в архиве чудесная библиотека!