— Ломанна…
— Когда он пытался заставить нас делать уроки, ты затягивал ему мотивчик из «Моста над рекой Квай».
— Он его обожал… Совал указку подмышку и слушал так серьезно…
— Когда ему удавалось с первого раза вырвать у себя из уха волосок, ты выдавал «Аиду»…
— Точно… Триумфальный марш…
— Когда он нас доставал, ты изображал сирену скорой помощи, которая увозит его в больницу. Когда мы безобразничали, и он запирал нас в твоей комнате до прихода Анук — уж она-то с вами разберется, — ты трубил что-нибудь жалостливое из Майлза прямо в замочную скважину…
— «Лифт на эшафот»?
— Вот-вот. А когда он гонялся за нами, чтобы отправить в ванную, ты запрыгивал на стол и исполнял «Танец с саблями»…
— Помнится, с ним я страшно намучился… Ни хрена у меня не получалось…
— А когда нам хотелось конфет, то специально для него ты брался за Гуно…
— Или за Шуберта… Зависело от того, сколько мы хотели получить… Когда он выкидывал эти свои глупые фортели, я добивал его «Маршем Радецкого»…
— Вот этого я не помню…
— Да как же… Пум-пум — это Штраус. Шарль улыбнулся.
— Но больше всего он любил…
— Вот это… — продолжил Алексис, насвистывая.
— Да… Тогда можно было просить все, что угодно… Он готов был даже подделать подпись моего отца в дневнике…
— La Strada…[149]
— Помнишь? Он повел нас смотреть этот фильм на улицу Ренн…
— И потом мы дулись на него целый день…
— Ну да… Ничего не поняли… Мы-то с его слов ожидали что-то вроде «Новобранцы сходят с ума»…[150]
— И как же мы были разочарованы…
— И какие же мы были идиоты…
— Ты вот тут удивлялся только что, но кому, по—твоему, я могу об этом рассказывать? Ты сам кому- нибудь рассказывал?
— Никому.
— Вот видишь! Про Нуну рассказать невозможно, — добавил Алексис, прокашливаясь, — это надо было видеть.
Ухнула сова. И что же? Пора кончать этот разговор!
— Знаешь, почему я тебя не предупредил?
— …
— О похоронах…
— Потому что ты говнюк.
— Нет. То есть да… Нет. Потому что я хотел, чтобы она хоть раз принадлежала только мне.
— …
— С первого же дня, Шарль, я… Я страшно ревновал… Вообще-то я…
— Давай, продолжай… Расскажи-ка мне… Мне и впрямь интересно узнать, как это ты из-за меня к примеру сел на иглу. Удобные оправдания собственной гнусности, я всегда тебе поражался…
— В этом ты весь… Одни слова…
— Странно, а мне-то казалось, что ты вообще подзабыл, что у тебя есть мать… И если не ошибаюсь, под конец она вообще осталась как будто одна…
— Я ей звонил…
— Потрясающе! Ладно, я иду спать… Я так устал, что не уверен, смогу ли вообще заснуть…
— Ты знал ее только с хорошей стороны… Когда мы были детьми, это тебя она смешила, а я мыл сортир и таскал ее до кровати…
— Сортир мы с тобой иногда и вместе мыли, — прошептал Шарль.
— Она из тебя сделала пуп Земли. Ты был самый умный, самый способный, самый интересный.
Шарль встал.
— Видишь, какой я распрекрасный друг, Алексис Ле Мен… Напомню тебе кое—что, чтобы ты мог спокойно рассказывать детям, как старый трансвестит пародировал Фреда Астера Фред Астер (1899–1987), известный американский актер. ], а мы с тобой писались от смеха, — напомню тебе, что я, такой замечательный, бросил ее еще раньше, чем ты, бросил, как последний негодяй, и даже ни разу не позвонил… И вряд ли этот твой распрекрасный друг пришел бы на ее похороны, если бы ты даже проявил великодушие и предупредил бы его: потому что он так много работал, был так умен и талантлив, что стал человеком очень занятым и полным кретином. Ну, а теперь спокойной ночи.
Алексис пошел за ним.
— Значит, и ты знаешь…
— Ты о чем?
— Чего это стоит — сбрасывать груз на дно…
— …
— Жертвовать частью жизни, чтобы выплыть.
— Жертвовать… Частью жизни… Ну и выражаешься ты, продавец эскимо, — усмехнулся Шарль, — да мы ведь абсолютно ничем не жертвовали! Мы просто струсили… Да, «мы трусы», пожалуй, не столь шикарно звучит… Не столь пафосно… Особенно не подудишь, да? — и, приблизив большой палец к указательному: — малюсенький такой мундштук… Самый маленький…
Алексис покачал головой.
— И как же ты любишь заниматься самобичеванием… Правда, тебя воспитывали Святые Отцы… Я и забыл… Между нами — огромная разница, и знаешь, в чем она заключается?
— О да, — высокопарно изрек Шарль, — я знаю. В твоих великих Терзаниях! С большой буквы «Т», вкупе с не менее глобальным торчем, очень удобно, заметь. И что ты хочешь, чтобы я тебе ответил?
— А разница в том, что тебя воспитали люди, чтившие много всего, а меня — женщина, не верившая ни во что.
— Она верила в жиз…
Шарль оборвал себя на полуслове. Слушком поздно…
— Конечно. Достаточно вспомнить, что она с ней сделала…
— Алекс… Я все понимаю… Я понимаю, тебе надо поговорить об этом. Заметно, что к разговору ты подготовился, видать, долго репетировал… Я даже думаю, не за этим ли ты послал мне зимой столь пылкое послание… Чтобы свалить на меня все, что не удается сбросить на дно…
Но я не тот, кто тебе нужен, ты понимаешь? Я… слишком замешан в этом деле. Не могу я тебе помочь. И не потому, что не хочу, а потому, что не могу. У тебя хоть дети есть, ты… А я… я пойду спать. Передавай от меня привет своей укротительнице.
Открыл дверь в свою комнату:
— И вот еще что… Почему ты не отдал ее тело науке, ведь она столько раз заставляла тебя это обещать?
— Послушай, эта чертова больница! Тебе не кажется, что она и без того достаточно для них сде…
Он сломался.
Покачнулся, откинулся навзничь:
