покупается в этом дольнем мире, и в то же время оставаться настолько наивной и нежной, и верить, что можно, взяв за руки двух взрослых одновременно, шагая посередине, между ними, и не вприпрыжку, как раньше, но крепко сжимая их руки, сковывая их собою, несмотря ни на что удержать их
Немало, правда?
Даже с хорошими песнями такое не каждому по плечу…
Каким я был в ее возрасте? Думаю, инфантильным…
Я вздрогнул, заметив, что мы добрались до последнего этажа. Да ладно… какая разница, каким я был. Кому какое дело. Совершенно не интересно.
К тому же я уже и не помню ничего.
Ладно, цыпочка, с меня хватит, сжав рукою перила, подумал я. Ищем, находим, заворачиваем и сваливаем.
Сумочка. Еще одна… Пятнадцатая, надо полагать…
— Если мадам эта сумочка не подойдет, она всегда может ее обменять, — выслуживалась продавщица.
Знаю, знаю. Спасибо. Мадам часто меняет. Поэтому, знаете ли, я уже и не напрягаюсь…
Впрочем, я промолчал и заплатил. Как полагается.
Едва мы вышли из магазина, Матильда куда-то испарилась, и я остался стоять один, как идиот, перед газетным кио-
ском, машинально читая набранные крупным шрифтом заголовки.
Пойти что ли пообедать? Не голоден. Может, прогуляться? Не хочу. А не лучше ли будет просто отправиться спать? О да! И все же нет. Тогда я сегодня уже не встану.
А что если… Какой-то тип полез за журналом, толкнул меня, я почему-то извинился.
Один-одинешенек, с отупевшей головой, неприкаянный посреди кишащего вокруг муравейника, я поднял руку, остановил такси и назвал адрес офиса.
Я поехал на работу, потому что это единственное, что на сегодняшний день я умел делать. Посмотреть, каких глупостей они натворили тут, пока я ездил проверять, какие глупости вершатся там… Последние несколько лет моя работа сводилась в основном к этому… Заделывание дыр, шпатель и тонны штукатурки.
Многообещающий архитектор, дослужившийся до скромного каменщика. Теперь он бегло говорил по- английски, бросил рисовать, наматывал воздушные мили и засыпал, убаюкиваемый гулом войн по CNN, на гостиничных кроватях, которые ему были немилосердно велики…
Небо заволокло тучами, я прильнул лбом к холодному стеклу и подумал о цвете Сены и Москва-реки, держа на коленях свой бессмысленный подарок.
И где тут Бог?
Трудно сказать.
Они пришли. Семья в сборе.
Представлять присутствующих будем по мере их появления, так проще.
Тот, кто открывает нам дверь и встречает Матильду, восклицая, о, как же она выросла, да она превратилась в настоящую женщину, это муж моей старшей сестры. У меня есть еще один деверь, но этого я просто обожаю. Ну и ну, волос у тебя стало еще меньше, добавляет он, стягивая с меня кепку, ты хоть водки в этот раз догадался привезти? Эй, и чем ты там у русаков занимаешься? Казачка что ли пляшешь?
Ну что я вам говорил… Он мил, не правда ли? Просто великолепен. Ладно, отодвинем его немножко, прямо за ним, вон тот подтянутый господин, который принимает наши пальто, это мой папа, Анри Баланда. Его, напротив, болтливым не назовешь. Разговаривать он перестал давно. Вот и теперь сообщил только, что мне пришли письма, указав на консоль слева от меня. Я наскоро его целую. Адресованные мне письма, которые приходят к родителям, это всегда какая-нибудь ерунда из прошлой жизни: рекламные проспекты, предложения подписаться на газеты, которых я уже лет двадцать как не читаю, приглашения на конференции, на которые я никогда не езжу.
Отлично, спасибо, отвечаю я и уже ищу глазами корзину для бумаг, но корзина оказывается вовсе не для бумаг, о чем, нахмурившись, не замедлит сообщить мне мама, а для зонтов, сколько раз тебе повторять! В общем, все как обычно…
Маму мы видим со спины, в глубине коридора, на кухне, она в фартуке, шпигует мясо.
Вот она оборачивается, целует Матильду, приговаривая, ну как же ты выросла, стала настоящей девушкой! Я жду своей очереди, здороваясь с одной из моих сестер, не с той, что замужем за нашим Серафеном Лампьоном,[13] а с другой, чей супруг, высокий худощавый мужчина, сидит неподалеку. Этот совсем из другого теста: директор провинциального «Чемпиона»,[14] кому как не ему судить о заботах и треволнениях Бернара Арно.[15] Да-да, Бернара Арно из группы LVMH. Они, мол, коллеги. Занимаются ведь практически одним и тем же, ну вы понимаете, и… Так, стоп, еще успеем насладиться его обществом.
Эту мою сестру зовут Эдит, и ее мы тоже вскоре услышим. Она поведает нам о неподъемных портфелях, которые детям приходится носить в школу, о родительских собраниях, и на самом деле, добавит она, отказавшись от второй порции торта, просто уму непостижимо, как мало в наши дни родители занимаются своими детьми. Например, на школьном празднике в честь окончания учебного года, думаете, хоть кто-то пришел меня подменить на стенде рыбной ловли, а? Никто! Так если родители ничего не хотят делать, чего же нам требовать от детей, я вас спрашиваю? Ладно, не стоит на нее сердиться, у нее муж директор «Чемпиона», а ведь ему было по силам и гипер-маркетом управлять, это он нам уже доказал, и куча опилок на стенде рыбной ловли во дворе колледжа Сен-Жозеф это все, что есть у нее в жизни, так что не надо на нее сердиться. Просто она утомляет своей болтовней, и иногда ей следовало бы менять пластинку. А заодно и прическу… Проследуем за ней в гостиную, где нас ждет полная ее противоположность, моя сестра Франсуаза. Она у нас старшая и главная. Наша мадам Казачок, поясню для тех, кто за нами не последует, предпочтя остаться на кухне. Она-то часто меняет прическу, однако еще более предсказуема, чем младшая. О ней и рассказывать долго не стоит, Достаточно воспроизвести первую же ее реплику: «О, Шарль, ты ужасно выглядишь… И потом… Ты что, растолстел?» Ладно, процитируем и младшую, чтобы не обвинили в предвзятости: «Да точно! По сравнению с прошлым разом ты расплылся, уверяю тебя! И почему ты всегда так безвкусно одет?»
Нет, жалеть меня не надо, через три часа они исчезнут из моей жизни. По крайней мере, до следующего Рождества, если повезет. Теперь они уже не входят в мою комнату без стука, а если и перемывают мне кости, меня им все равно не достать…
Лучшую из сестер представлю вам последней. Мы ее пока не видим, но слышим, как она хохочет где- то на втором этаже в окружении младшего поколения. Идем на этот беззаботный смех, и бог с ним, с аперитивом…
***
— Я просто ушам своим не верю! — бросает она мне, взлохмачивая шевелюру одного из моих племянников, — Ты знаешь, о чем разглагольствуют эти кретины?
Мы целуемся.
— Посмотри на них, Шарль. Как они молоды и красивы, все как один… Гляди, что за зубы! (оттопыривает верхнюю губу несчастного Юго), нет, ты только полюбуйся на этих очаровательных юнцов! Это же миллиарды гормонов, которые должны выплескиваться через край! И… И ты знаешь, о чем они
