сумасшедшее, словно она была жива, словно бы караулила его под тисами, и первым делом, конечно же, отчитает, как следует. Смотрите-ка! Явился не запылился! Не очень-то ты спешил! И на кой черт ты принес мне эти ужасные цветы? Ладно, оставь их тут, и идем отсюда. Выдумал тоже назначать мне свидание на погосте… Ты что, совсем сбрендил?
Ну это она зря… Краем глаза посмотрел на букет. Очень даже красивые цветы…
Да в смирительной рубашке его сердце, вот оно что.
Эх, Шарль…
Знаю, знаю… Не трогайте меня…
Всего несколько километров, господа палачи…
***
Парижский пригород, маленькое сельское кладбище. Никаких тисов, кованые решетки, голубки в окнах склепов и плющ по стенам. Сторож, ржавый кран и цинковые лейки. Он быстро обошел территорию. Последние клиенты, у них были самые уродливые могилы, упокоились здесь в восьмидесятые годы.
В растерянности обратился к бедно одетой женщине, которая обихаживала своих покойников.
— Вы, наверное, перепутали с кладбищем в Меврёз… Теперь там хоронят… Мы-то этот участок купили давно… Да и то, знаете, пришлось еще побороться, чтобы…
— А… это далеко?
— Вы на машине?
— Да.
— Тогда, лучше всего, возвращайтесь на шоссе и езжайте прямо до «Леруа-Мерлена»,[53] а там… Представляете, где это?
— Не… не очень… — ответил Шарль, уже не знавший, куда девать букет, — но эээ… продолжайте, я найду…
— Тогда вы можете ориентироваться на «Леклер»[54]
— А?
— Да, проедете мимо него, потом под железной дорогой и за свалкой направо.
Ничего себе, маршрутик…
Он поблагодарил ее и удалился, обдумывая услышанное.
Он был уничтожен еще до того, как отстегнул ремень безопасности.
Все оказалось именно так, как она сказала: после «Леруа Мерлена» и «Леклера», полигон для захоронений, примыкавший к базе местного Управления дорог. Над ним RER, [55] и грузовые самолеты в придачу.
На стоянке припаркованы мусоровозы, кусты вокруг увешаны целлофановыми пакетами, бетонный забор, заменяющий писсуар местным любителям настенной живописи.
Нет, покачал он головой, нет и нет.
Он вовсе не был чистоплюем. Просто оценка проектов застройки была частью его работы, но нет…
Мать наверняка ошиблась… Или дочь хозяйки напутала… Хозяйки… Как же, как же! Та еще была стерва… А много ли надо, чтобы затюкать молодую женщину, которая одна воспитывает сына и возвращается домой без сил, как раз, когда эта идиотка выводит гулять в сквер своих крысоловок… Ну да… Он все вспомнил… Мадам Фурдель… Одна из немногих, перед кем Анук пасовала… Квартплата… Мамаша Фурдель сдавала ей квартиру…
Абсурдность этого паркинга — последняя подлость старухи-процентщицы. Злая шутка, дурацкая ошибка, неверный адрес. Анук не могла иметь ничего общего с этим местом.
Сжав пальцами ключ зажигания, Шарль долго не решался вынуть его.
Ладно. Он все же заглянет туда.
Цветы брать не стал.
Бедные мертвецы…
Как им должно быть тяжко под грузом всей этой безвкусицы…
Мраморные плиты, отполированные до пластикового блеска, искусственные цветы, раскрытые фарфоровые книги, покрытые нарочитыми кракелюрами, отвратительные фотографии в пожелтевшем плексигласе, футбольные мячи, тузовые каре, пучеглазые щуки, дебильные эпитафии, вязкая жижа пустых сожалений. И все это — увековеченное в камне.
Позолоченная овчарка.
Скорее всего, все было не так уж ужасно и, может, в какой-то степени даже трогательно, но наш герой предпочел все это возненавидеть.
На земле яко на небеси.
В общем, типичное французское кладбище, разбитое на квадраты, словно американский город. Пронумерованные аллеи, квадратные могилы, стрелки с указателями: к душе номер В 23, к месту упокоения Н 175, в хронологической последовательности: давно остывшие — в первых рядах, те, что потеплее — в глубине, мелкий гравий, один контейнер для мусора, идущего в переработку, другой — для всякой дряни, изготовленной в Китае, и постоянный, постоянный грохот этих чертовых поездов, тревожащий их сон.
И тут в нем возмутился архитектор. Должны же существовать хоть какие-то нормативы и предписания? Должны же соблюдаться хоть какие-то правила в отношении мертвых? Хотя бы самые элементарные? Разве нельзя было предусмотреть для них хоть немного, извините, покоя?
Да… На них и на живых-то всегда плевали, распихивая их по уродским многоэтажкам, за которые они платили втридорога, беря кредиты на двадцать лет, почему же что-то должно было измениться, когда они сдохли? И во сколько им обошелся этот вечный вид на свалку?
Ладно, в конце концов, все это не его проблемы… Да, но его красавица? Если только он найдет ее здесь, на этой помойке, он…
Давай, закончи фразу. И что же ты сделаешь, придурок? Разроешь землю руками и вытащишь ее отсюда? Стряхнешь прах с ее юбки и заключишь в объятия?
Бесполезно. Он нас все равно не слышит. Мимо проносится груженая фура, полиэтиленовые пакеты взмывают в воздух и опускаются чуть дальше.
***
Она ездила уже не на фиате, но еще не на Соколе Миллениум Хана Соло,[56] значит, то был счастливый период маленькой красной R5, первой в ее жизни новой машины, а, значит, им было лет по десять… ну, может, одиннадцать… Получается, они уже учились в коллеже? Точно он не помнит. Анук в тот день была сама не своя. Принарядилась и совсем не смеялась. Курила одну сигарету за другой, забывала выключать дворники, ничего не понимала в историях Тото, которые они обсуждали, и повторяла через каждые пять минут, что они, мол, должны ее уважить.
Мальчишки отвечали да-да, хотя и не очень понимали, что значит уважить ее, а поскольку Тото выпил все пиво и написал в папин стакан, и…
Она везла их к своим родителям, которых не видела много лет, Шарля прихватила за компанию. Наверное, ради Алексиса. Чтобы защитить его, неспроста ведь уже заранее сама была вся на взводе, к тому же, просто чувствовала себя увереннее, когда слышала, как они хихикают и мутузят друг дружку на заднем сиденье.
— Когда приедем к бабушке, вы забудете про Тото, ладно?
— Дааа…
