Опять молчание.
— От чего она умерла?
Из внутреннего кармана пиджака он достает письмо.
— Держи… И не говори мне, пожалуйста, что это его почерк, иначе я тебя убью.
Теперь она разворачивает письмо, потом складывает его, шепчет:
— Но это действительно его почерк…
Он поворачивается к ней.
Столько всего хочется ей сказать. Столько нежных, страшных, резких, мягких, глупых слов, по- братски, напрямую, без обиняков, как товарищу по оружию или по монастырю. Встряхнуть ее, ударить, разрубить пополам, но вместо этого, лишь протянул жалобно и односложно:
— Клер… — все, что смог из себя выдавить.
А она, притворщица, улыбается ему, словно ничего не произошло. Но он слишком хорошо ее знает, к чему церемонии, он хватает ее под локоть, заставляет опомниться.
Она спотыкается, а он, он говорит ни к кому не обращаясь. Говорит в темноту.
Говорит для нее, для себя, для опавших листьев, для звезд:
— Ну вот… все кончено.
Вернувшись на кухню, рвет письмо и выбрасывает его в мусорное ведро. Отпускает педаль, крышка захлопывается, и ему кажется, что он вовремя успел закрыть ящик Пандоры. И раз уж оказался перед раковиной, кряхтя умывается.
Возвращается к остальным, к жизни. Ему уже лучше. Все кончено.
***
А сколько длится ощущение свежести от холодной воды на уставшем лице?
Двадцать секунд?
И все сначала: взглядом находит свой бокал, осушает залпом, наливает снова.
Садится на диван. Приваливается к своей спутнице, она дергает его за полу пиджака.
— Эй, ты… Будь со мной поласковее, ты… — предупреждает он ее, — а то я уже хорош…
Ее это вовсе не забавляет, скорее раздражает и напрягает. Он как будто трезвеет.
Наклоняется, кладет руку ей на колено и, снизу вверх заглядывая в глаза, спрашивает:
— А ты знаешь, что однажды умрешь? Знаешь это, радость моя? Что ты тоже сдохнешь?
— Он и впрямь перепил! — возмущается она, силится рассмеяться, потом спохватывается:
— Встань, пожалуйста, мне больно.
За столом замешательство, Мадо бросает вопросительные взгляды на младшенькую, та делает ей знак, чтобы она продолжала пить свой кофе как ни в чем не бывало. Не волнуйся, мама, я тебе потом объясню. Месье Казачок отпускает очередную остроту, которой никто не слышит, провинция начинает волноваться.
— Ладно, — вздыхает Эдит, — мы, пожалуй, пойдем… Бернар, будь добр, позови детей…
— Отличная идея! — не унимается Шарль, — и это все не забудьте погрузить в джип! А, мой чемпион? У тебя ведь теперь прекрасный джип? Я видел… Затемненные стекла и все такое…
— Шарль, прошу тебя, это уже не смешно…
— Со мной всегда не смешно, Эдит, ты же знаешь…
Он встает с дивана и, подойдя к лестнице, кричит:
— Матильда! К ноге!
Потом поворачивается к изумленному жюри:
— Без паники. У нас такая игра…
Неловкое молчание прерывается неистовым тявканьем.
— Что я вам говорил…
Разворачивается, придерживаясь за латунный набалдашник перил, и обращается к виновнице торжества:
— Несносная девчонка, это верно, особенно сейчас, но знаешь что? Это единственная радость, которую ты мне подарила…
— Кончай. Поехали домой, — не выдерживает Лоранс, дай мне ключи от машины. Я не позволю тебе сесть за руль в таком состоянии.
— И это правильно!
Застегивает куртку и роняет голову на грудь:
— Спокойной ночи всем. Я умер.
— Как? Что случилось? — сразу спрашивает Мадо.
— Больше я ничего не знаю… — отвечает Клер, оставшаяся помочь.
Отец входит на кухню со стопкой грязных тарелок в руках.
— Что тут еще происходит, в этом сумасшедшем доме? — вздыхает он.
— Наша бывшая соседка умерла…
— Кто на этот раз? Мамаша Вердье?
— Нет. Анук.
Ох, какими тяжелыми вдруг стали тарелки… Поставив их на стол, он присел рядом.
— Когда?
— Мы не знаем…
— Несчастный случай?
— Я же говорю, не знаем! — раздраженно отвечает его жена.
Молчание.
— Ей же было не так много лет…
— Шестьдесят три, — шепчет ее муж.
— Ох… Это невозможно. Только не она. В ней всегда было столько жизни, чтоб вот так вот взять и умереть…
— Может, рак? — предполагает Клер.
— Мда, или…
Глазами мать указывает на пустую бутылку.
—Мадо… — обрывает он ее, нахмурив брови.
— Что Мадо? Что Мадо? Ты прекрасно знаешь, что она пила!
— Она так давно переехала… Мы не знаем, как она жила потом…
— А тебе бы только ее защищать!
Мадо вдруг так разозлилась. Клер подозревала, что знает не все, но и подумать не могла, что они до сих пор не успокоились…
Она, Шарль, теперь и их отец… Игра на выбывание… или на выбивание? Неплохая партия в кегли…
Ох… Как же это было давно… А оказывается, вовсе нет… Шарль сам не свой и ты, папа… Никогда не видела тебя таким старым, как сейчас, под этой лампой. Тебя таким…
Анук… Анук и Алексис Ле Мен… И когда же наконец вы оставите нас в покое? Эй, вы оба, полюбуйтесь… После вас здесь мертвая земля, пустыня…
Ей вдруг страшно захотелось плакать. Прикусила губу и встала доложить посуду в посудомоечную машину.
Ну все. Теперь проваливайте! Прочь отсюда.
