— Рана у вас не опасная, — сказал провизор.— Очень удачно вас ударили. Кость цела, кожу только содрали.
Вскоре в аптеку прибежал запыхавшийся Ермаков.
— Жив, Серафим?!
— Я что, деньги целы!.. — пробормотал Ковальчук.
Утром «Валюту» поставили на прикол для капитального ремонта двигателя.
С превеликим трудом, как и осенью, Ермаков и Ливанов раздобыли в портовых мастерских запасные части.
Заодно было решено отремонтировать корпус шхуны, а также сменить такелаж.
— Отплавала наша «старуха»! — шутил Ковальчук, получая в Рыбаксоюзе двушкивный блок и тали для подъема тяжестей.
Команда шхуны надеялась на отпуск, все порядком устали, но Ермаков объявил приказ о ремонте «Валюты» своими- силами. Мастерские порта потребовали для этого полтора месяца.
Распределив работу и оставив шхуну на попечение Репьева, Андрей пошел в больницу. Шел и вол новался: как-то его встретит Катя? Правильно ли тюнял ее Макар Фаддеевич? Со дня первого посещения больницы прошло почти две недели. За это время Репьев уже два раза навестил девушку. Он говорил, что Катя поправляется и вспоминает Ермакова. Андрей не знал даже, с чего ему начать разговор. То он решал: «Войду в палату и сразу признаюсь, что люблю ее еще сильнее, чем любил раньше, скажу, что жизнь без нее не мила»; то, наоборот, думал ни слова не говорить о своих чувствах и только извиниться за прошлое; то убеждал себя, что, собственно говоря, ему не в чем извиняться и следует вести себя так, будто между ним и Катей не было никакой ссоры.
Катя обрадовалась приходу Ермакова. Сжала его руку ладонями и долго, не мигая, смотрела ему в глаза.
Андрей сказал, что все — и мать, и Макар Фаддеевич, и Ливанов, и Никитин — кланяются ей и же лают скорее поправиться. Анна Ильинична прислала кукурузных лепешек и наказывала все до одной съесть.
— Мне так надоело лежать, — пожаловалась Катя.
— Зато вы отдохнете. Она покачала головой:
— Я еще больше устану. Вот лежу и все думаю, думаю. Ночью проснусь, и всякие нехорошие мысли в голову лезут, а голова у меня дурная стала: читать не могу — буквы прыгают, в ушах звон какой-то. Вдруг так останется на всю жизнь? Прощай тогда мое учение! А я врачом хотела быть, ребятишек лечить. Профессор Авдеев рассказывал мне, что скоро медицина станет делать чудеса: ни чахотки, ни тифа, ни скарлатины не будет... А как Макар Фаддеевич? Все кашляет?
— Кашляет, — ответил Андрей. — Ах, Катюша, Катюша! Ну зачем вы так рисковали?..
— Я должна была это сделать... — ответила она и улыбнулась.
— А теперь ты не сердишься на меня? — спросил Андрей снова, как раньше, назвав ее на «ты».
— Нет, Андрей.
— А ты знаешь, почему я так говорю? Потому, что люблю тебя, — сказал он. — Сильнее, чем рань ше...
Катя ничего не ответила Андрею, только снова взяла его руку и, молча, закрыв глаза, перебирала его пальцы.
Так, не выпуская руки Андрея, она и уснула, и он просидел у ее койки полчаса, а может быть, и час, боясь пошевелиться и нарушить ее покой.
Белая повязка на голове Кати подчеркивала болезненную бледность лица, и вся она была такой хрупкой, тоненькой.
«Милая... Катя... Катюша...» В сердце, в душе было столько нежности, светлых намерений, больших надежд.
Андрей, осторожно поправив спустившееся на пол одеяло, взглянул в последний раз на Катю и ти хонько вышел из палаты. «Надо зайти к главному врачу».
Профессор встал навстречу Ермакову и, поглаживая седые взъерошенные волосы, протянул руку:
— Мир тесен, батенька мой, тесен мир! Не узнали меня? А я вас еще в прошлый раз приметил. Ав деев моя фамилия, Евлампий Нестерович Авдеев, впрочем, можете называть меня товарищем. Теперь все товарищи! Помните, как мы с вами спорили в вагоне?.. Да-с, батенька, мой!.. Ну, кто старое помянет, тому глаз вон, а для моряка глаз — орган наинеобходимейший.
Ермаков назвал себя, сел на пододвинутый профессором стул и только было собрался спросить о здоровье Катюши, как профессор сам сказал:
— Гражданку Попову обещаю поставить на ноги в лучшем виде. Можете не тревожиться.
Никитин принял Ермакова и Макара Фаддеевича вне очереди, хотя они и пришли на полчаса раньше назначенного срока.
— Я вас вызвал вот по какому поводу, — сказал он, передавая Ермакову и Репьеву протокол допроса Орехова-Петрюка. — Вот они, какие дела! — произнес Никитин, выждав, пока Ермаков и Репьев прочитали до конца густо исписанные листки. — Как видите, сия птица эсеровской породы. Пела она и по английским и по американским нотам, а тихий часовщик Борисов — явный резидент английской разведки. Давно работает в России, правда, с перерывом. Судя по времени установления его связи с Ореховым-Петрюком и открытию мастерской на Греческом базаре, это именно его и высадил в августе Антос Одноглазый у Люстдорфа.
Никитин открыл табакерку, вытряхнул на обрывок газеты несколько крупинок махорки.
— Андрей Романович, подсыпь-ка мне твоего табачку.
Ермаков достал кисет.
— Докатились эсеры до ручки: заодно с бандитами и шпионами!
— Им нечего было и докатываться, они со дня рождения враги народа, — вступил в разговор Репьев.
— Вот именно, — поддакнул Никитин, свертывая козью ножку. — А поддельными документами этого типчика снабдил в Ростове Чириков.
— Ну, а какая им выгода, если бы потонула «Волга»? — спросил Андрей.
— Очень даже большая выгода: «Волга» привезла машины — это раз, порт закупорила бы надолго — два. И сам пароход — тоже не мелочь. К тому же борисовы, петрюки-ореховы да антосы с лимончиками не только в Одессе орудуют. Врагов у Советской республики кругом пруд пруди. Успевай поворачиваться! Нам спать некогда. Нельзя нам спать! Уснешь — обскачут, обскачут — сожрут! Они хотят, чтобы Советская республика подольше сил не набрала. О новой интервенции помышляют. Мечтают о ней, готовятся. Ты подумай-ка, чего английские капиталисты у нас в России лишились, всякие нобели и детердинги. Английские буржуи спят и видят Баку — так и пишут в своих газетах, не стесняясь: «Если, — говорят, — нефть — королева, то Баку — ее трон».
— Не видать им этого трона как своих ушей! — сказал Ермаков.
— И я так думаю, — сказал Никитин. — Мы все в этом уверены, а английские капиталисты мечтают, и французские, и американские... Знаете, кого американцы нам сюда во главе своей АРА прислали? Мистера Уайта, личного друга Гувера, а Гувер до Октябрьской революции владел в России акциями одиннадцати нефтяных компаний. Вот она, помощь голодающим!.. Не зря Владимир Ильич говорил, что на каждом долларе — ком грязи и следы крови. Уайту мы вежливо предложили срочно закончить дела и убираться восвояси в Америку: хватит, пошпионил, улик достаточно, только что за руку не поймали. Он и не упирался даже — рыло в пуху! — Никитин задумался. — Такие вот дела... Орехова-Петрюка с его эсеровской бандой мы взяли, а с их английским хозяином возни будет, видно, побольше. Этот Борисов, судя по всему, шпион первого класса. Протянул свою сеть от Одессы до Крыма. Вчера его агентов арестовали в Севастополе...
— Недаром его сюда Сидней Рейли прислал,— сказал Репьев.
