подействовать на дочь, давно отбившуюся от рук. У родителей появился шанс: молодой энергичный рычаг управления в виде будущего зятя, пусть пока беспутного, но не безнадежного. Этого Королева не выдержала.

Вот когда выплыл на свет божий интимный дневник режиссера, подробно описывающий что, когда, с кем и в какой позиции, рисующий опыты с шампанским и свальным грехом, эксперименты с кантермопсом, содержащим кодеин, и прочими медицинскими препаратами, не говоря о диетической конопле. К дневнику прилагались неведомо кем сделанные фотографии, правда, кроме самого автора дневника и одной из девушек (не из их круга, буфетчицы, к тому же глупенькой и скверной актрисы), с которой Катя вечно собачилась, никого разобрать на них не представлялось возможным. А выплыл дневник не где-нибудь, а в районе стола большого начальника, того самого, что помог Кате удержаться на работе после больнички.

И внеурочно появился человек в костюме цвета мокрого асфальта, и долго беседовал с Катей — об этом знала только Валя, и то случайно. И снова появился человек в костюме, и долго беседовал с каждым из них, включая Катю, вызывая по одному и со всеми вместе. И ту девушку, буфетчицу, различимую на фотоснимке, уволили с плохой рекомендацией, а режиссера посадили, одни говорили, что за наркотики, другие — за аморальное поведение. Никто же не ходил никуда ничего узнавать, все как-то сникли и испугались. Но их не преследовали, даже не разогнали студию, взяли другого режиссера, старенького. Катя, впрочем, вскоре уволилась сама, вышла замуж. Муж, номенклатурный работник, только-только получил отличную квартиру. О роли жены в истории с режиссером работник знал лишь в общих чертах, но Катя довела до его сведения главное: красивую женщину всегда рады оговорить.

А Валечка проработала до роспуска 'почтового ящика', оставаясь Валечкой и в тридцать, и в сорок лет, не выходя замуж, посвящая себя 'чистому искусству', потихоньку спиваясь. Оказавшись на улице, вернее, в той же коммунальной квартире, без необходимости ходить ежедневно на работу, расслабилась на полгода, потом кинулась по старым друзьям. Выяснилось, что они помнят ее хорошо, но на работу к себе взять не торопятся, попутно выяснилось, что делать Валечка ничего, по сути, не умеет, в продавцы идти не может. Валечка расстроилась и расстраивалась еще полтора года.

После того как ее оставил очередной сожитель, внезапно превратилась в тетю Валю и устроилась работать вахтершей, уволилась, снова устроилась, и так много-много раз, пока не остановилась на этом непрезентабельном месте, на деле оказавшемся уютным и даже денежным. Ненависть к удачливой бывшей подруге, ушедшей от номенклатурного работника замуж в Германию за богатого бизнесмена — в их-то возрасте! — не утихала, как утихла, к примеру, любовь к искусству, надежда на замечательную полноценную жизнь, тоска по прошлым свободным временам над толпой. Но высокомерие осталось, как и ненависть, и разговоры, подобные сегодняшнему подслушанному чириканью двух дурочек-продавщиц, смешили ее до слез, так же, как мнимые грехи и мелкие пороки нынешних кандидаток в смотрительницы общественных уборных.

Тетя Валя вытащила опустевшую пластмассовую бутылку из-под портвейна, жалобно посмотрела на нее и пересчитала выручку на блюдце. Жизнь все-таки продолжалась.

Та, которая наблюдала сверху, скользнула мимо тети Вали с ее ностальгическими воспоминаниями, не находя себе поживы, не видя связи со своей историей. По началу коридор с тетей Валей выглядел важным направлением, но ни одного нужного или, хотя бы, знакомого персонажа та, которая сверху, не нашла. Совпадения имен любимого тетей Валей режиссера и Алика ничего не значило. Семья мифологических деревенских самоубийц из рассказа Володи, и то ближе. По крайней мере, стало понятно, откуда взялись некоторые из стражей входа. С другой стороны, почему они? Но еще есть время узнать, объяснить и предостеречь.

У Аллы на работе бушевали страсти. От сотрудницы, непосредственной Аллиной начальницы, ушел муж. По версии начальницы, ушел бесчеловечно: еще позавчера все шло прекрасно, и они вместе ездили в строительный магазин выбирать обои для кухни (Алла, ездящая за обоями исключительно сама, тяжело вздохнула), а вчера она, убирая мужнин костюм на место, обнаружила на пиджаке длинный рыжий волос. На законный вопрос супруги о происхождении волоса, тот, меняясь в лице, ничтоже сумняшеся ответствовал, что полюбил другую женщину и собирается переехать к ней сегодня же вечером, после чего вытащил чемодан из-под кровати, покидал туда носки-рубашки и немедленно освободил квартиру от своего присутствия. Демисезонные куртки, шарфы, шляпа, многочисленные свитера остались в кладовке, равно как и почти новые итальянские ботинки.

— Ушел к какой-то крашеной суке, — рыдала начальница, припадая к кульману головой со свалявшимися жиденькими кудерьками. Не только из глаз, но также из носа она обильно выделяла жидкость, соперничая с изморосью за окнами, и выглядела, на Аллин вкус, отвратительно. Тем не менее, пересилив природную брезгливость, Алла положила тонкую кисть с ухоженными, но не накрашенными ногтями на трясущееся плечо начальницы, затянутое вульгарной ангоркой, размера на два меньше рекомендуемого.

— Перестань, Надежда! Никуда он не денется, перебесится и вернется. Специально вещи не забрал. Если бы всерьез собирался, то и куртки бы упаковал заранее. Наверняка ты сказала лишнего, он вспылил. Не стоит в таких случаях и вида показывать, что что-то заметила. Со временем вся неземная любовь сама бы рассосалась. А ты бы знала себе, да помалкивала. Притерпелась бы.

— Как это бесчеловечно, как несправедливо! — продолжала расстраиваться над чертежами, готовыми к сдаче, деморализованная начальница.

— Ты хочешь справедливости от эмоции, которая несправедлива по сути, поглаживала высочайшее плечо Алла, — любовь — это предпочтение одного перед всеми, то есть несправедливость заложена в эмоцию изначально.

Как и любая Аллина мысль, пусть и неглупая, эта явно напоминала о чем-то давно знакомом, хоть и не о Волге, утомительно впадающей в одно и то же Каспийское море, но все же, все же… Алла хорошо оперировала сложными словами, охотно сопереживала, но холодок внутри не давал ей полюбить несчастную начальницу на жалкие полтора часа истерики, или разглядеть то, что делается в ее собственном доме. Тридцать с лишним лет назад четырехкилограммовый младенец явился на свет влажным и горячим, потребовались усилия, чтобы высушить, успокоить то дрожащее, несправедливое и прекрасное, что не возвращается к повзрослевшим людям. Первый этап взросления — сомнение в себе. Алла хорошо усвоила, что не сомневаются в целесообразности поступков, или резонности притязаний люди неглубокие, эгоистичные. Одним словом, дети до седых волос. Они могут позволить себе поступать как хочется, поступать назло другим, назло себе или просто рыдать и пачкать готовые чертежи, которые давно пора отнести на подпись главному инженеру отдела. Но Алла — не начальница, и вряд ли когда-нибудь ею станет.

Разбухшие тучи собрались на нерест над Сосновой поляной. Их серебристо-серые животы вздымались, заполняли пространство над съежившимся в ранних сумерках кварталом и проливали икру мелких снежинок, таявших в полете. Люди торопились по домам после работы, не глядели на небо: то, что под ногами важнее, не заметишь, зазеваешься и попадешь ногой в расползающуюся жижу. Торговли не было, как и всю предыдущую неделю. Валера, воротившийся домой раньше обычного, с раздражением оглядел следы вчерашнего пиршества и отправился пить чай на кухню. Едва он отхлебнул горячего чая и только-только начал расслабляться, как в дверь позвонили. 'Кого еще принесло' — вяло подумал и пошел открывать. На пороге стояла жена, без шапки, с намокшими волосами.

— Вот, зонтик не сообразила взять, — чуть ли не искательно пожаловалась она. — Налей чего-нибудь горяченького.

— Сама налей, — отозвался Валера, менее всего желавший еще одной беспокойной ночи — вчерашнего хватило.

Но жена явно настроилась на тихий «семейный» вечер и последующую ночь.

— Ты что, не успел соскучиться? А я вкусненького принесла, неужели прогонишь?

По-хозяйски прошла на кухню, выгрузила из пластикового пакета с рекламой магазина «пятерочка» нарезки с рыбой, конфеты, бутылку красного вина.

'С чего бы это она?' — озадачился про себя Валера. — 'Вроде не договаривались. Годовщина свадьбы