— Отстань, — сказал Тринадцатый.
Лизетте было четырнадцать, и Тринадцатый об этом знал. Самое большее — четырнадцать. Как всегда, когда Тринадцатый оказывался один на один с Лизеттой, он изо всех сил старался не выйти за рамки чисто деловых отношений. Он все еще был в рубашке и сатиновой штормовке, но брюки уже были где-то там внизу. Лизетта сняла трусики. И даже вынула резинку изо рта. И прилепила ее к спидометру… Деловые отношения. Работать с ней было одно удовольствие. К примеру, он отправлял Лизетту постучать в дверь. Чтобы выяснить, есть кто-нибудь дома или нет. «Здесь живет девочка по имени Мина?.. Извините за беспокойство!» Срабатывало отлично. Кому охота работать вслепую, изощряться почем зря. Ходить на цыпочках. Нарвешься на кого-нибудь, и придется затыкать ему варежку, а это отягчающее обстоятельство. Значит, по кодексу: три года в четырех стенах. Абзац. Три года. Боже! Когда выйдешь, Лизетте будет семнадцать. Ладно, не дергайся. Своди ее в «Парадокс».
— Ну вот, — сказала Лизетта, хотя прозвучало это скорее как «у-о».
— А-а, — произнес Тринадцатый. — Здорово.
Мысли его занимал белый человек. Сейчас — в этот сексуальный момент — его мысли занимал белый человек: Скуззи. Кто знает, когда ему взбредет в голову заявиться. Тринадцатый посмотрел через плечо Лизетты: Джиро лежал, свернувшись во сне калачиком наподобие старинной круглой подушки. (Иногда он, наоборот, «растекался», как беспозвоночное, как огромный собачий омлет или сделанный из его же шкуры ковер — гордость охотника.) Да, они могли бы устроиться там между собакой и садовым инвентарем, который Тринадцатый пытался перепродать. На десять минут. А если вдруг заявится Стив, Лизетту можно спрятать за Джиро. Закинуть сверху одеялом. Однако ему не хотелось заходить слишком далеко с четырнадцатилетней девчонкой, которая хотела забеременеть. Тринадцатый знал, что Лизетта завидует своей старшей сестре, пятнадцатилетней Патрисии, которая была беременна. Девчонки думали, что если они родят, то им дадут квартиры от муниципалитета, но только зря они так думают, больше так не бывает. Никто их и слушать не станет. Консерваторы, или как их там, их не будут слушать. А ее мамаша его убьет.
Однако не чернокожая женщина, а белый мужчина остановил его. Потому что Тринадцатый уже давно почувствовал, что не стоит попадаться Скуззи ни с чем, касающимся секса. Если для белого человека негр казался экзотическим афродизиаком, то присутствие Скуззи с его тусклым взглядом уводило мысли Тринадцатого в совершенно другую сторону. Лучше не попадаться ему на глаза с этим. Это яснее ясного.
— Слушай, — сказал Тринадцатый. — А что, если мы попробуем шестьдесят восемь?
— Шестьдесят восемь?
— Шестьдесят восемь.
— А что это такое?
— Ты сделаешь мне, а я буду тебе должен.
— Тринадцатый!
— Или так, или никак, как хочешь.
Лизетта предпочла никак. Через какое-то время она ушла. Ну и ладно, подумал Тринадцатый. Он повозился с несчастным видом, ахнул и мягко дернулся над бумажными салфетками. Нет, ссориться с ней не надо. Хорошие деловые отношения. Адольф появился в 12.45, с книгой, молчаливый и довольный. Отвезти его домой, а потом закатиться куда-нибудь.
— Это еще что?
Он увидел прилепленную к спидометру резинку. Тринадцатый отковырял ее и молниеносно сунул в рот, даже не заметив, как проглотил этот холодный серый комок.
Возможно, у всех у них было то, чего не было у Ричарда.
Это было у Тринадцатого. Пройдитесь с ним по улице — и вы поймете, что он видит то, чего не видите вы. Он видел, что кесарево, а что слесарево, видел, кто лох, а кто парень не промах, видел все замки и щеколды, где что лежит без присмотру и само идет в руки, что можно незаметно отвинтить, открутить и унести. Стоило ему зайти в какой-нибудь магазин, как глаза у него вспыхивали, и в голове вертелись сложные подсчеты.
Это было у Скуззи, хотя в нем это шло не тем руслом. Инфракрасное видение в городе; ночное зрение дикаря.
Это было у Белладонны. Чтобы преобразиться, нужно первым делом придумать себе новое имя. Романисты на страницах своих произведений занимаются этим постоянно. На улице же единственный, кого вы можете переименовать, это вы сами или кто-нибудь, кого вы знаете, так что у каждого будет по два имени, как на телевидении.
Даже у Дарко это было. Когда он приехал в Лондон со своим мешком инструментов, даже воздух на площади Оксфорд-Серкус был пропитан порнографией, витрины магазинов были похожи на страницу из рекламного проспекта, а машины выпячивали свои формы и манили, как женщины — разные клио, старлетки, принцессы улицы.
По правде говоря, леди Деметру Барри совсем не просто описать на бумаге. Описание ее сопряжено с трудностями не потому, что она прелестная блондинка с пышной грудью, состоящая в родстве с королевой, и не потому, что она держит разных там пони, испытывает слабость к кокаину и героину и переспала с парой чернокожих. Среди многочисленной королевской родни быть наркоманом, равно как и держать пони, это совершенно в порядке вещей: дорогие клиники для алкоголиков и наркоманов на фоне дивных пейзажей мало чем отличаются от регулярных дружеских турниров по лаун-теннису в Сэндрингеме. С другой стороны, интрижки с чернокожими указывают на авантюрную жилку в характере Деми. Девушки из других слоев населения делают это, возможно, потому, что среди прочих, более осязаемых соблазнов — это единственное, чего не делали их матушки. Но девушки из благородных семейств, за немногими исключениями, с чернокожими не спят. Не понимаю, почему бы им этого не делать, если это хотя бы отчасти так забавно, как говорят. Как мы уже отмечали выше, белые часто представляют чернокожих в своих сексуальных фантазиях: это ваш особо одаренный заместитель, сверхъестественная часть вашей натуры. У меня у самого в мозгу живет такой негритенок (Эй! Привет!), который, похлопав в ладоши, замещает меня, когда я устал или не могу кончить, или в один из тех вечеров, когда мне хочется сказать, что у меня болит голова или я мою голову. (Вежливое название этой привычки — воображаемый заместитель — кто бы он ни был, в вашем воображении его норовистое, глянцевито поблескивающее тело видится вам с вашей женой, подружкой, девицей, снятой в баре, или кинозвездой с обложки журнала; он — не вы.) Непохожесть возбуждает. Смешение рас — это так здорово. Так почему же, несмотря на все явные плюсы, девушкам из благородных семейств этим не заниматься? Чувство вины за расовое и классовое угнетение в прошлом пробуждает сострадание в женском сердце. Но может быть, эта вина срабатывает, только когда она расплывчата, когда она — лишь смутное предчувствие, непонятная тревога. Может быть, у знати эта вина слишком ощутима, слишком реальна. Род де Ружмон в равной степени прославился своей набожностью и своей алчностью. Прапрадед Деми был известен своими «обширными интересами» в Вест-Индии.
Прадед Деми — своими южноафриканскими алмазными копями. И наконец, загрязнение окружающей среды, варварское уничтожение лесов и финансовые махинации — это уже отец Деми — Тринадцатый граф Риво. Вина еще слишком реальна. Проклятие еще слишком сильно.
Однако с точки зрения описания трудность не в этом. Трудность, связанная с описанием Деми, имеет отношение к ее речи: к тому, как она строит фразы, соединяя слова между собой. В силу неведомых причин Ричарду Таллу на роду было написано жить в окружении идиоглотов. Идиоглотов с их идиолектами.
Лингвистические выкрутасы Деми были женскими по своей природе. И с этим не поспоришь. Женщины с негодованием станут отвергать подобную клевету, отделываясь каким-нибудь заезженным и при этом исковерканным ругательством. Ибо я имею в виду то, как Деми по своей прихоти объединяла фразы или, наоборот, обрубала у них концы, я имею в виду ее сделки с языком: она хотела получить две вещи по цене одной. Результаты оказывались впечатляющими, и, как правило, из контекста вы понимали, что она хочет сказать. Но в этом-то и трудность. В художественной прозе идиолект создает проблему, так как писатель, подсознательно приученный раскрывать характер через действие, надлежащим образом искажает повествование, подготавливая очередное неправильное словоупотребление, спунеризм, малапропизм или плеоназм; по-моему, лучше просто привести краткий перечень.
