Ричард, вместе с Марко, полулежал на вытертой, но все еще достаточно элегантной кушетке. Щека мальчика лежала на гулко звучащей груди отца. Ричард читал сыну вслух «Книгу джунглей» Киплинга — читал с необыкновенным чувством… «Физическое насилие — это просто». Читая сыну вслух, Ричард, к своему изумлению, обнаруживал, что его восхищает простота. Не в художественной прозе, а вообще. То, что нравится всем, зачастую очень просто. Красота с научной точки зрения (и в данном случае красота служит точным индикатором истинности) часто бывает очень простой. Ричарду не хотелось слышать никаких бесцеремонных, бесчувственных замечаний о простоте.
— Стало быть, говоря гипотетически, — сказал Ричард, — если я захочу кого-нибудь проучить…
— Вы придете ко мне, — откликнулось дитя джунглей.
Ричард продолжал читать дальше: это был отрывок о неотвратимом приближении Шер-Хана и мудрых увещеваниях Акелы. Ричард читал дальше, пока не заметил, что неподвижность Марко уже не вызвана тем, что он поглощен чтением, — на своей рубашке Ричард увидел широкую дорожку слюны. Марко уснул. Кряхтя от напряжения, Ричард осторожно выбрался из-под сына. Склонившись над ним, он посмотрел на его лоснящееся от пота личико, приоткрытый ротик. У спящего Марко был вид как у потерявшейся маленькой собачки. Домашней собачки — привыкшей жить в доме. Немного погодя Ричард разбудил сына, и, просыпаясь, Марко еще что-то бормотал об орангутангах… Орангутанг означает «дикий человек». Маугли был мальчиком, которого воспитали дикие волки. И даже Марко, к отчаянию Ричарда, во сне погружался в мир, где обитали дикари.
Еще один день. Еще один день Марко пропускал школу. Закутав его так, что ребенок с трудом мог двигаться без посторонней помощи (был похож на дирижабль с рекламой), Ричард повел Марко в Собачий садик подышать свежим воздухом. Зеленый мир, осень, листопад. Тот дикарь, воспитанник доктора Барнардо, — это лесной человек в современной одежде. «Вы придете ко мне», — сказал он. Это была кульминация вечера. А потом Ричарду пришлось сидеть и выслушивать литературную критику: рассуждения Стива Кузенса об «Амелиоре».
Марко взял отца за руку. На еще не потемневшем небе уже взошла луна, она напоминала маску — плоскую на лбу и заостряющуюся к подбородку, или щит, поднятый, чтобы отразить вражеские стрелы. Пока они с Марко шли, Ричард вспомнил, как тогда, сидя в «Канал Крепри», после очередного коктейля, он потянулся к корзинке с начос и понял, что уже очень поздно, потому что начос увязли в своем соусе, как палочка, которую надолго оставили в банке с краской. А молодой человек продолжал:
— Это враки, это все туфта. Там все мило и светло. Там? Боже, я знаю джунгли. Я сам оттуда, приятель. Я знаю джунгли очень давно.
Кем был Стив Кузенс? Воспитанником какой-нибудь нью-эйдж-общины? Или он сбежал из колонии для несовершеннолетних? Это так и осталось невыясненным. Зато выяснилось, что Стив Кузенс читал «Айверонского дикаря» доктора Гаспара Итара (Ричард тоже его читал), читал и перечитывал, и вычитал то, чего там вовсе не было. Он представлял себя в некотором роде современным воплощением смуглого немого оборванца — два века спустя. Ричард вздохнул. Он вздохнул тогда и вздохнул сейчас, держа Марко за руку. Несмотря на свое смятение и сомнения, Ричард вполне мог себе представить, что можно невзлюбить книгу настолько, чтобы захотелось любым способом избавиться от этого дерьма: разорвать или сжечь ее, или даже набить морду автору. Ничего странного — в мире, где романистам необходимы телохранители, тайные убежища и отдельные вагоны в поездах.
— Когда почувствуете, что созрели, — сказал молодой человек на прощание, — дайте мне знать.
— Смотри! — сказал Марко.
Похоже, тишины и покоя сельской идиллии в городе больше не найти. Наступил момент, когда Лондон, казалось, демонстративно выставил себя на всеобщее обозрение. Ричард с сыном проходили мимо туалетов, и снова одна из дорожек была перегорожена оранжевой лентой. Лента игриво трепалась на ветру. Марко потянулся к ней, она казалась такой веселой — эта ленточка, огораживающая место преступления! На страже стояли двое полицейских. Пробираясь сквозь толпу мамаш и прислушиваясь к их нескладному хору, Ричард услышал, что на этот раз речь идет о маленькой девочке. Летом это был мальчик, и лента была натянута поперек другой дорожки. Свернув к западным воротам, отец с сыном прошли мимо скамейки, облепленной подростками, гоготавшими над какой-то похабщиной, доносившейся из переносного приемника. Это была не просто страстная лирика, это была откровенная аудиопорнография: дуэт мужского и женского голосов — рычаще-стонуще плотских. Не переставая гоготать, один бледный юнец умудрялся при этом дразнить свою собаку и хрустеть чипсами. Поздравляю: вот она, культурная жизнь, которой можно наслаждаться во всей ее полноте. Неподалеку стояла молодая парочка в черном, застыв в объятиях друг друга, как танцоры на зеленом ковре. У Ричарда подогнулись колени, когда он проходил мимо них: это были Дарко и Белладонна. У них был такой отрешенный вид, что Ричард невольно подумал о сибирских прокаженных, а потом вдруг, ни с того ни с сего, он подумал об ужасных непредсказуемых последствиях…
— Смотри! — сказал Марко, когда они присели на скамейку у ворот.
На востоке высоко в бледно-голубом небе два самолета набирали высоту, стремясь к одной вершине. Они были словно две иглы, за которыми тянутся одинаковые пряди белого дыма. Самолеты разошлись, не задев друг друга. Вскоре (небо органически не приемлет прямые линии и быстро разрушает их четкость) две белые черты образовали накренившийся крест: он наклонялся назад, уплывая все дальше за горизонт. Что-то закончилось — там, по ту сторону.
— Территория, — сказал Терри. — Все сводится к одному. Каждый парень хочет быть первым. Каждый индеец хочет быть вождем. Все сводится к этому: быть хозяином территории.
— М-да, приятель, — сказал Стив Кузенс и повернулся к своему второму гостю — Ричарду.
— Лично я хочу, — сказал Ричард, подчеркивая «я», поскольку Скуззи вел одновременно два разговора. (Возможно, он мог бы вести и больше — столько, сколько потребуется, как гроссмейстер, дающий сеанс одновременной игры.) — Я хочу бесплатный образец. Ну… может быть, не совсем бесплатный. Я думаю, мы сможем договориться.
— Так вы хотите, чтобы он получил оплеуху?
— …Ну-у, — сказал Ричард. — Пожалуй, не оплеуху. Скорее…
— Ладно, просто мы называем это оплеухой. Но это больше чем оплеуха. — Потом Стив повернулся к Терри: — Слушай, у меня есть своя территория. И она не ограничивается какой-нибудь долбаной улицей.
Он перевел взгляд с Терри на Ричарда и обратно, приглашая обоих повнимательней присмотреться друг к другу. Его редкие брови были подняты. Тулья шляпы была вдавлена с двух сторон, так же как и ввалившиеся скулы под шляпой. Стив снова обратился к Терри:
— Эй! Ты же видишь, до чего меня доводят!
Как большинство лондонцев, Стив мог прекрасно имитировать акцент ямайских бандитов — «ярди». Он даже читал роман под названием «Ярди», и у него было много друзей среди них. Терри, как Ричард понял еще раньше из блеянья и кваканья мобильного телефона Стива, был «квако»: а это другая тусовка. На этих «переговорах» Ричард присутствовал в качестве наблюдателя. И чувствовал он себя соответственно. Как свидетель, не имеющий права высказать свою точку зрения.
— Некоторые из моих парней, — сказал Терри, — просто звери. На человеческую жизнь им начхать. Для них кого-нибудь замочить — это нормально. Это их образ жизни.
«Боже, я всю жизнь прожил среди этих логопедических недоносков. И как только эти черномазые слова не коверкают. Как тогда, когда мы собирались отделать Найджела, — подумал Стив. — Я говорю Класфорду: „Он долбаный хиппи“. А Класфорд спрашивает: „Кто — ниппи?“ Я говорю: „Да нет, хиппи“. А Класфорд: „иппи?“ О боже».
— Они все мечтают иметь большую машину и цепь на шею толщиной в руку. Золотые побрякушки. И бриллианты в ушах и на шее.
Стив повернулся к Ричарду и спросил:
— Когда вы хотите, чтобы мы это сделали?
— Можно на этой неделе.
— Ладно. Я предоставлю вам бесплатный образец. Пробник. Возьмем какого-нибудь черномазого. Скажем, Класфорда. Отличный парень. Свое дело знает. С вами все в порядке? Попробуйте сэндвичи с беконом.
