куда выходили окна его кабинета на Кэлчок-стрит и где год за годом болтались строители-бездельники. Для Ричарда стройка означала своего рода разрушение. Для него строители — это лентяи, бессмысленно слоняющиеся среди мусора, и результат их деятельности — сплошной ад.

Стены офисов литературных агентов — Ричард знал это по своему большому и злополучному опыту — обычно украшались книгами. Здесь же они были сплошь увешаны афишами с портретами авторов, которых Гэл уже представила публике. Здесь Ричарда со всех сторон окружали лица известных романистов, которые, однако, помимо своих романов были известны и еще чем-нибудь. Они были известны в качестве ведущих теленовостей, в качестве скалолазов, актеров, кулинаров, модельеров, копьеметателей и лиц, приближенных к ее величеству. Ни один из них не был известным книжным обозревателем. Была здесь и афиша Гвина. Многих авторов Ричард так и не смог опознать. Он сверился с яркими брошюрами, разложенными веером на кофейном столике. Ага, значит, вон тот придурок с «хвостом»… пишет биографии рок-звезд. Его пространная библиография целиком состояла из фамилий рок-звезд с восклицательными знаками. Каждое заглавие заставляло голову Ричарда дергаться от приступа головной боли. Он представил себе, как могла бы выглядеть его библиография… Давенант! Дипинг! Боттрелл! Майерс!

Вошла Гэл. Ричард обернулся. Они не виделись уже десять лет. Гэл было семнадцать, когда она приехала в Лондон на лето. Она выполняла случайные поручения в разных издательствах. Ричард с Гвином познакомились с ней, показали ей город: площадки для игры в шары на Шефтсбери-авеню, ирландские пабы у Пикадилли-Серкус; а однажды — да, — помнится, они катали ее на лодке в Гайд-парке. Она нравилась им обоим. У нее был талант выказывать теплые чувства; в самый неожиданный момент она вдруг могла поцеловать вас в щеку. Кто еще способен на такое? Ну конечно же — Марко. Американка, с мальчишескими ухватками и аппетитными формами, семнадцать лет — казалось бы, чего лучше? Но Ричарду она не подходила. Для него это было слишком просто и бесхитростно, а он предпочитал — и по-прежнему предпочитает — общество необузданных, темных, подверженных депрессии девиц, которые никогда ничего не ели и у которых никогда не было месячных. И Гвину она не подходила: у него была Гильда. Несомненно, и они ей тоже не подходили. Так что молодые люди пришли к молчаливому соглашению: Гэл Апланальп слишком молода, чтобы к ней прикасаться.

Ричард и Гэл пожали руки и обнялись — это была идея Гэл, и ее губы чмокнули Ричарда в правую щеку. Затем она сказала то, что он менее всего хотел бы услышать:

— Ну-ка, ну-ка, дай-ка мне на тебя посмотреть.

Ричард стоял на расстоянии вытянутой руки.

— Ты… ты выглядишь — я бы сказала… даже не знаю, ты выглядишь немного…

— Постаревшим, — подсказал Ричард, — слово, которое ты ищешь, — «постаревший».

Один из многочисленных симптомов похмелья — это сильное желание не встречаться ни с кем глазами. Но Ричард сказал себе, что будет держаться с достоинством. Он продолжал стоять перед Гэл, полный достоинства и неопубликованный, — бледная, истекающая кровью развалина, оставшаяся от Ричарда Талла. Впрочем, может быть, его похмелье не было таким уж тяжелым — всего несколько дней мрачных страданий в позе эмбриона при спущенных шторах.

— Может быть, кофе? Это помогает. Давай попросим, чтобы принесли.

— Очень мило с твоей стороны.

Они немного потолковали о старых добрых деньках. Да, как все же было лучше в старые добрые времена, когда Гвин был беден, и его спальня, она же гостиная, была маленькой и тесной, его подружка — простоватой, а будущее не имело никаких перспектив. В старые добрые времена Гвин был всего лишь книжным обозревателем-неудачником (будущее Ричарда) и мальчиком на побегушках в разных издательствах. В то лето, десять лет назад, Гвин готовил комментарии для продвинутых студентов по отдельным частям «Кентерберийских рассказов» Чосера. Это были даже не книги и не брошюры. Они продавались пачками… Теперь, когда Гэл находилась вне его силового поля, Ричард мог спокойно ее рассмотреть. И он не мог не признать очевидного. Гэл не просто молода, здорова и пропорционально сложена. Человек, занимающийся маркетингом кремов для лица и пены для ванн, поставил бы Гэл по шкале красоты очень высокий балл. С такой внешностью можно продать что угодно. Такой внешностью восхищаются и мужчины, и женщины. Все в Гэл было одно другому под стать: кожа, вьющиеся черные волосы. И тело, конечно, тоже. Когда она, сидя в кресле, чуть изменяла позу, грузная верхняя часть ее торса немного запаздывала. Про себя Ричард подумал, что Гэл теперь соответствует идеалу женщины- профессионала, и в отношении мышления, и на практике. Она была безжалостно деловой с ног до головы и при этом носила туфли на шпильках и браслет на лодыжке. Когда они поздоровались, Ричарду захотелось сказать что-нибудь вроде: «Я тут целый месяц лазил по пещерам» или «На прошлой неделе мне прострелили голову». Но это Гэл, а не он — провела две последние ночи в самолете над Америкой и над Атлантикой. А Ричард только и сидел за столом.

Принесли кофе. Они помолчали. Потом приступили к делу. Естественно, разговор начался с рассмотрения малоутешительного резюме Ричарда. Гэл держала его перед собой — она владела информацией. Гэл делала пометки и качала головой: «М-хм». Ее поведение ободряло, наводя на мысль, что она не впервые сталкивается с забуксовавшей карьерой. Ричарду даже стало казаться, что для нее обычное дело работать с непонятыми и нищими гениями—с еще более запущенными неудачниками, с еще белее громкими провалами.

— Что это за биография Дентона Уэлча? — Гэл нахмурилась, глядя в резюме Ричарда.

— Я ее не написал. Не закончил.

— А кто такой Р. Ч. Сквайерс?

— Р. Ч. Сквайерс? Это литературный редактор «Маленького журнала».

— Какого маленького журнала?

— «Маленький журнал» — это название журнала. Я работаю там литературным редактором. Интересный человек. Он жил в Берлине в тридцатые годы и в Испании во время гражданской войны. — Где, как выяснил Ричард после месяца беспорядочных исследований, он в Берлине общался с проститутками на улице Курфюрстендам, а в Испании играл в пинг-понг в Ситхесе. — Можно я закурю?

— А что с путевыми заметками? С поездкой в Сибирь?

— Я не поеду.

— Сибирские прокаженные…

— Я не поеду.

— А это что? «История прогрессирующего унижения». Не роман?

Ричард положил ногу на ногу, потом поменял ноги. Это была книга, которую он все еще хотел написать — когда-нибудь. Он сказал, как говорил это уже много раз:

— Это будет книга, рассказывающая об упадке статуса и добродетели главных героев литературных произведений. Сначала были боги, потом полубоги, потом короли, великие воины, великие любовники, потом бюргеры и торговцы, викарии, доктора и юристы. Потом критический реализм: это ты. Потом ирония: это я. Ну, а потом маньяки и убийцы, бродяги, подонки, отребье и разный сброд.

Гэл посмотрела на него:

— И чем же это объясняется?

Ричард вздохнул:

— Историей астрономии. История астрономии — это история все большего унижения. Сначала была геоцентрическая вселенная, потом гелиоцентрическая. Потом эксцентрическая — та, в которой мы живем. Век за веком мы становимся все меньше. Кант понял это, сидя в своем кресле. Как он сказал? Это принцип земной посредственности.

— …Большая книга.

— Большая, — повторил Ричард и добавил: — Маленький мир. Большая вселенная.

— И в каком состоянии все эти проекты?

— В каком состоянии? Я взял под них авансы, но ничего не написал.

— Черт с ними, с авансами, — сказала Гэл. — Авансы спишут.

После чего обмен репликами пошел во все ускоряющемся темпе.

— Ну, а новый роман. О чем он?

— О современном сознании.

— Такой же сложный, как и остальные?