и уж тем более после того, как владел им достаточно долго, спустя много месяцев нарастающей муки, будучи изголодавшимся и изнуренным. Фродо сделал все, что мог, полностью исчерпал свои силы (как орудие Провидения) и создал ситуацию, в которой цель его квеста могла быть достигнута. Его смирение (с которым он взялся за дело) и его страдания были по справедливости вознаграждены высочайшими почестями; а его терпение и милосердие по отношению к Голлуму снискало Милосердие и ему самому: его неудача была исправлена.

Мы — существа конечные, и силы наших тела и души как единого целого ограничены извне в том, что касается действия или выносливости. Думаю, о нравственном провале можно говорить лишь тогда, когда усилия или выносливость человека не дотягивают до положенных ему пределов, и чем ближе предел, тем меньше вина /*Здесь не учитывается «благодать» или увеличение наших сил как орудия Провидения. Фродо была дарована «благодать»: сперва откликнуться на призыв (в конце Совета) после того, как он долго противился полной капитуляции; и позже, в сопротивлении искушению Кольца (в те моменты, когда объявить его своим и тем самым обнаружить обернулось бы гибелью), и в том, как мужественно он выносил страх и страдания. Однако благодать не бесконечна, и, как представляется, в Божественном промысле по большей части ограничивается тем, что необходимо для исполнения задачи, назначенной одному орудию в структуре обстоятельств и иных орудий. — Прим. авт.*/. Тем не менее, думаю, что в истории и на опыте можно наблюдать, как отдельных индивидов словно бы ставят в «жертвенное» положение: задают им такие ситуации или задачи, для разрешения и осуществления которых требуются силы, выходящие за все положенные им пределы, более того: запредельные для любого воплощенного существа в физическом мире, — и в процессе тело может быть уничтожено или изувечено так, что это затронет и разум, и волю. Судить в каждом подобном случае следует, основываясь на мотивах и намерениях, с которых индивид начал, и, сопоставляя его поступки и пределы отпущенных ему сил на протяжении всего пути вплоть до того момента, когда индивид «сломался».

Фродо предпринял свой квест из любви — чтобы спасти знакомый ему мир от беды за свой собственный счет, если получится; а также и в глубоком смирении, понимая, что для этой задачи он совершенно непригоден. На самом деле он принимал на себя обязательства лишь сделать все, что сможет, попытаться отыскать путь и пройти по этой дороге столько, насколько хватит сил духовных и физических. Все это он выполнил. Я лично не вижу, с какой стати то, что разум его и воля сломались под демоническим воздействием после мучений, считается нравственным провалом в большей степени, чем если бы пострадало его тело, — скажем, если бы его задушил Голлум или его придавило бы упавшим камнем.

По всей видимости, именно так считали Гандальв и Арагорн, и все, кто знал историю похода Фродо от начала и до конца. Уж конечно, Фродо не стал бы ничего скрывать! Но что думал сам Фродо по поводу упомянутых событий — это вопрос другой.

Поначалу Фродо вроде бы никакого чувства вины не испытывал (III 224—225) [1]; к нему вернулись рассудок и покой. Но тогда он полагал, что принес в жертву собственную жизнь: он думал, что скоро умрет. Однако он не умер; и можно заметить, что мало-помалу им овладевало беспокойство. Арвен первой заметила признаки этого — и подарила Фродо в поддержку свой драгоценный камень, и задумалась о том, как исцелить его /*О том, как именно ей удалось все устроить, подробно не говорится. Конечно же, Арвен не могла просто взять и передать свой билет на корабль! «Плыть на Запад» запрещалось всем, кроме тех, кто принадлежал к эльфийскому народу, и для любого исключения требовалось «дозволение свыше», а сама она не общалась напрямую с Валар, тем более после ее реше ния стать «смертной». На самом деле здесь имеется в виду, что именно Арвен впервые пришло в голову отправить Фродо на Запад; она попросила за него Гандальва (напрямую или через Галадриэль; или и так, и так) и использовала в качестве аргумента свой собственный отказ от права уплыть на Запад. Ее отречение и ее страдания были связаны и неразрывно переплетены с отречением и страданиями Фродо; и то, и другое стали частью плана возрождения состояния людей. Ее мольба тем самым, возможно, оказалась особенно действенной, и ее замысел стал своего рода справедливым обменом. Именно Гандальв был тем представите лем властей, который принял ее просьбу. Из Приложений недвусмысленно явствует, что он был посланником Валар и, по сути дела, их полномочным представителем в осуществлении плана борьбы против Саурона. Он также близко общался с Кирданом Корабелом; тот пере дал ему свое кольцо и тем самым отдал себя в распоряжение Гандальва. Поскольку на том же Корабле отплыл и Гандальв, то, так сказать, никаких проблем не должно было возникнуть, ни при посадке, ни при высадке. — Прим. авт.*/. Постепенно он исчезает «с картины»: говорит и делает все меньше и меньше. Сдается мне, внимательный читатель, поразмыслив, поймет, что в темные моменты, когда Фродо сознавал, что «изранен кинжалом, и жалом, и клыком, и долгим бременем» (III 268), мучили его не только кошмарные воспоминания о пережитых ужасах, но также и неоправданные самообвинения: он воспринимал и себя, и все, что он сделал, как воплощение провала и неудачи. «И хотя я мог бы вернуться в Шир, он покажется мне чужим, потому что мне самому уже не стать прежним». На самом деле то было искушение из Тьмы, последний проблеск гордыни: желание возвратиться «героем», не довольствуясь ролью просто орудия блага. А к этому искушению подмешивалось еще одно, темнее и, однако ж, (в известном смысле) более заслуженное, ибо, чем бы это ни объяснять, на самом-то деле он не бросил Кольцо добровольно: его мучило искушение пожалеть о его уничтожении и по-прежнему пожелать его. «Оно сгинуло навсегда, и ныне все темно и пусто», — говорил он, очнувшись от своего недуга в 1420 г.

«Увы! — есть раны, которые до конца не излечиваются», — говорил Гандальв (III 268) — во всяком случае, не в Средиземье. Фродо отослали или позволили отправиться за Море исцеления ради, — если только исцелить его было возможно до того, как он умрет. Со временем ему предстояло «уйти»: никто из смертных не мог и не может вечно жить на земле или в пределах Времени. Так что Фродо до поры отправился одновременно в чистилище и навстречу своему вознаграждению: наградой ему стал срок для раздумий и отдыха, и обретения более истинного понимания своего положения как в ничтожности, так и в величии, — срок, который ему предстояло провести по-прежнему во Времени, среди природной красоты «Арды Неискаженной», Земли, не оскверненной злом.

Отправился туда и Бильбо. Вне всякого сомнения, в завершение плана самого Гандальва. Гандальв был горячо привязан к Бильбо, с самого детства хоббита и далее. Его общество на самом деле было крайне необходимо Фродо: трудно представить себе, чтобы хоббит, даже пройдя через все то, что испытал Фродо, был бы полностью счастлив даже в земном раю без сотоварища из своего народа, а своего дядю Бильбо Фродо любил сильнее всех прочих. (Ср. III252 строки 12-21 и стр. 263 строки 1—2) [2]. Но Бильбо сам по себе нуждался в милости и сам по себе ее заслуживал. Он все еще носил отметину от Кольца, которую требовалось стереть окончательно: некий остаточный след гордыни и собственничества. Разумеется, он был стар и мысли у него путались, и все же это по-прежнему давала о себе знать «черная метка», когда он спросил в Ривенделле (III 265): «Что сталось с моим кольцом, Фродо, тем, что ты забрал?»; а когда ему напомнили о происшедшем, он немедленно отозвался: «Жалость какая! Хотел бы я снова на него полюбоваться». Что до его собственной награды, в голове не укладывается, чтобы жизнь его была полна, не изведай он «эльфийскость чистой воды» и не получи возможности выслушать от начала до конца те легенды и предания, фрагментам которых он так радовался.

Разумеется, не приходится сомневаться, что план на самом деле был задуман и обсужден (Арвен, Гандальвом и прочими) еще до того, как Арвен об этом заговорила. Однако Фродо понял, что к чему, не сразу; осознать, что все это значит, можно было лишь постепенно, по зрелом размышлении. Такое путешествие поначалу, надо думать, казалось вовсе не страшным, даже скорее желанным — пока не называлась точная дата и возможно было откладывать его до бесконечности. На самом-то деле ему хотелось, так по-хоббитски (и по-человечески), просто-напросто снова «стать самим собою» и вернуться к прежней, привычной, однажды прерванной жизни. Но уже на обратном пути из Ривенделла он внезапно понял, что это для него невозможно. Отсюда его восклицание: «Где обрету я покой?» Ответ он знал, так что Гандальв не откликнулся ни словом. Что до Бильбо, вероятно, Фродо не сразу понял, что имела в виду Арвен, говоря: «Больше не суждены ему долгие путешествия, кроме одного-единственного». Как бы то ни было, к себе он эти слова не относил. Когда Арвен это сказала (Т.Э. 3019 г.), он был еще молод, ему не исполнилось и 51, а Бильбо был на 78 лет старше. Но в Ривенделле он стал понимать происходящее более ясно. Что за беседы он там вел, не сообщается, но из прощальных слов Эльронда (III267) [3] и так все