означает наглядно воплощать субъективные ощущения в книге, — если означает хоть что-нибудь.

Мыслю я исторически. Средиземье — это не воображаемый мир. Само название — это современная форма (возникшая в XIII в. и сохранившаяся до сих пор) слова midden-erd > middel-erd, древнее название oikoumene, обиталища людей, объективно существующего реального мира, употребляющееся именно в противопоставление мирам воображаемым (как Волшебная Страна) или мирам незримым (как Небеса и Ад). Театр действий моих преданий — это наша земля, та, на которой мы живем сейчас, хотя исторический период — воображаемый. Основные элементы этого обиталища все в нем присутствуют (по крайней мере для жителей С-3. Европы), так что вполне естественно, что оно кажется знакомым, хотя отдаленность во времени придает ему определенное очарование.

Люди действительно отправляются и испокон веков отправлялись в путешествия и квесты, вовсе не ставя себе целью разыграть аллегории жизни. Сказать, будто «путешествовать могут лишь богачи и те, кто в отпуске», было бы неправдой, идет ли речь о прошлом или о настоящем. Большинство людей хоть сколько-то да путешествуют. Далеко или близко, по делам или просто чтобы съездить «туда и обратно», это особого значения не имеет. Как я попытался выразить в дорожной песне Бильбо, даже послеобеденная прогулка может оказаться важной. Не успел Сэм добраться до Лесного Края, как уже испытал потрясение. Потому что если и есть что-то в путешествии любой протяженности, так для меня это вот что: избавление от растительного состояния беспомощного, пассивного страдальца, упражнение воли и подвижности, пусть и малое, — и любопытства тоже, без которого разум притупляется. (Хотя, конечно же, все это — мысли «задним числом» и основная суть — не в этом. Для рассказчика путешествие — замечательный прием. Это — прочная нить, на которую возможно нанизать множество всего им задуманного, чтобы создать нечто новое, разнообразное, непредсказуемое и в то же время гармоничное. В выборе именно этой формы я руководствовался соображениями чисто техническими.)

В любом случае я не рассматриваю тех моих ближних, за которыми наблюдал, описанным способом. Мне уже много лет, и наблюдал я за ними достаточно долго, чтобы составить себе представление о том, что Оден, наверное, назвал бы их основополагающим или врожденным характером, подмечая при этом изменения (порою значительные) в их манере поведения. Я не считаю, что путешествие в пространстве — удачное сравнение, способствующее пониманию этих процессов. Я считаю, что сравнение с зерном куда более поучительно: с зерном, наделенным некой врожденной жизненной силой и наследственностью, способностью расти и развиваться. Значительная часть «перемен» в человеке — вне всякого сомнения, раскрытие задатков, заложенных в зерне; хотя они, конечно же, видоизменяются под воздействием ситуации (географической или климатической), в которой зерно оказалось, и могут быть искажены в ходе земных катаклизмов. Но это сравнение неизбежно упускает одну важную подробность. Человек — это не только зерно, развивающееся по заложенной в него программе, хорошо или плохо в зависимости от ситуации или врожденных дефектов как образчик своего биологического вида; человек — зерно и одновременно в некотором роде садовник, к добру или к худу. Меня потрясает, насколько развитие «характера» действительно может явиться результатом сознательного намерения, волевого решения изменить врожденные тенденции в желаемых направлениях; в отдельных случаях перемена может быть значительной и постоянной. Я знавал пару-тройку мужчин и женщин, к которым в этом смысле подходило определение «сам себя сделал» — и это было отчасти верно — по крайней мере, не менее, чем это верно по отношению к тем, чье богатство или положение завоевано, можно сказать, главным образом благодаря их собственной воле и усилиям, почти или вовсе без помощи унаследованного состояния или положения в обществе.

В любом случае я лично считаю, что в любой конкретной ситуации или в чрезвычайных обстоятельствах большинство людей непредсказуемы. Возможно, потому, что я не лучшим образом разбираюсь в людях. Но даже Оден говорит лишь, что он в состоянии «обычно предсказать», как они себя поведут; и этим «обычно» вводится элемент неточности, который, хоть и невелик, а для его утверждения все-таки губителен.

Некоторые люди более предсказуемы, нежели другие (или так кажется). Но это объясняется скорее их судьбой, нежели природой (как личностей). Люди предсказуемые живут в относительно неизменных обстоятельствах, так что трудно застать их и понаблюдать за ними в ситуациях, которые (для них) необычны. Вот еще одна весомая причина для того, чтобы отправить «хоббитов» — образ простых, предсказуемых людей в простых, давно устоявшихся обстоятельствах, — в путешествие далеко от благоустроенного дома в чужие земли навстречу опасностям. Особенно если у них есть серьезный повод стойко переносить трудности и приспосабливаться. Хотя в путешествиях люди меняются (или, скорее, проявляют скрытые возможности) и без каких-либо высоких побуждений; это — факт, подсказанный самым обыкновенным наблюдением, никакие символические объяснения здесь не требуются. В путешествии достаточно долгом, чтобы обеспечить какие-никакие тяготы, от неудобств до страха, перемена в спутниках, хорошо знакомых по «обыденной жизни» (и в самом себе) зачастую просто поражает.

В данном контексте слово «политический» мне не нравится; уж больно фальшиво звучит. На мой взгляд, совершенно ясно, что долг Фродо — это долг «человечности», а не политики. Естественно, в первую очередь он думал о Шире, поскольку там — его корни, однако квест преследовал целью не сохранение той или иной формы правления, как, скажем, полуреспубликанское, полуаристократическое устройство Шира, но освобождение от злой тирании всего «гуманного человечества» /*«Гуманное человечество»: в него (поскольку это волшебная сказка) входят, конечно же, эльфы и, более того, все «говорящие существа». — Прим. авт.*/ — включая и тех, кто, как «восточане» и харадрим, все еще служили тирании.

Денетор был запятнан политикой как таковой; отсюда его падение и его недоверие к Фарамиру. Для него главной целью стало сохранение государства Гондор как такового, противостояние иному правителю, который сделался могущественнее, и бояться его и дать ему отпор следовало именно поэтому, а отнюдь не потому, что он безжалостен и злобен. Меньших людей Денетор презирал, и можно с уверенностью сказать, что не проводил различия между орками и союзниками Мордора. Если бы он выжил и победил, даже не пользуясь Кольцом, он далеко продвинулся бы по пути к тому, чтобы самому стать тираном, и с обманутыми народами востока и юга обошелся бы жестоко и мстительно. Он стал «политическим» лидером: т. е. Гондор против всего остального.

Однако не такую политику и не такие цели выдвинул Совет Эльронда. Лишь выслушав споры и осознав суть квеста, Фродо принял на себя бремя своей миссии. Более того, эльфы погубили свое собственное государство во имя долга «человечности». И это — не просто злосчастные последствия Войны; эльфы с самого начала знали, что таков будет неизбежный результат победы, которая эльфам ровным счетом никакой выгоды не принесет. Нельзя сказать, что Эльронд преследовал политическую цель или исполнял политический долг.

Слово «политический» в Ауэрбаховом смысле, на первый взгляд, кажется более оправданным; но и оно, сдается мне, неуместно — даже если признать, к какой скукотище свелись «рыцарские приключения» как таковые в качестве развлекательного чтива для класса, главным образом интересующегося ратными подвигами и любовью /*Главным образом интересующегося: в смысле, как темами «литературы», как развлече нием. На самом-то деле большинство их в первую очередь занимало приобретение земель и использование брачных союзов в достижении своих целей. — Прим. авт.*/. Для нас (или для меня) это примерно столь же занимательно, как рассказы об игре в крикет или байки о заезжей команде, для тех, кто (подобно мне) считает крикет (каков он сейчас) жутким занудством. Однако ратным подвигам в (скажем) артуровских романах или романах, затянутых на периферию этого грандиозного воображаемого мира, вовсе незачем «вписываться в систему политических целей» /*Разве что понятие «политический» можно сузить (или расширить), так, чтобы в воо& ражении своем мы рассматривали лишь один центр или крепость, воплощающие в себе порядок и благодать, в окружении врагов: необитаемых лесов и гор, враждебных варваров, диких зверей и чудовищ — и Неведомого. Вот тогда защита королевства вполне может стать символом участи человечества в целом. — Прим. авт.*/. В ранней артуровской традиции так оно и было. Или, по крайней мере, эта нить примитивного, но могучего воображения являлась в ней важным элементом. Как и в «Беовульфе». Ауэрбаху «Беовульфа» полагалось бы одобрить: ведь в нем автор попытался вписать деяние «рыцарственности» в сложную политическую ситуацию: в английские предания о международных отношениях с Данией,