фотографию. — Та самая Нэнси?

— Да, это Нэнси Линит, да покоится ее душа в мире.

— Вы думаете, она умерла?

— Я знаю, что умерла.

Эва всмотрелась в девушку, чьи светлые спутанные локоны окружали милое детское лицо. На плечи Нэнси набросила шаль, концы которой прикрывали ее руки, и Эва вспомнила, как Перси говорил, что у учительницы, его возлюбленной, была сухая рука: видимо, Нэнси сознательно прикрывала шалью свой недостаток? Глаза учительницы были большими и светлыми, и, хотя девушка не улыбалась, в этих глазах не таилось дурных чувств, но и радости в них тоже не наблюдалось.

Вообще-то на этой фотографии не улыбался никто. Все дети были похожи на маленьких беспризорников, серьезно смотревших в объектив, и ни в лицах, ни в позах не было и следа детской живости. Но… погодите-ка, один мальчик выделялся среди остальных, на его длинном лице блуждала не улыбка, а усмешка, открывавшая отсутствие переднего зуба. Он стоял в заднем ряду, ближе к середине, и был выше других детей, его рост был примерно таким же, как у Нэнси Линит.

Эва наклонила фотографию, показывая ее старому садовнику, и ткнула пальцем в мальчика.

— А вот это… это…

Нэнси пыталась вспомнить имя, которое упоминал Перси.

— Это Маврикий Стаффорд, — сообщил Перси. — Да, он мог позволить себе улыбаться, этот парень.

— Он единственный, кто выглядит вполне счастливым, — заметил Гэйб, наклоняясь к фотографии через плечо Эвы.

Перси кивнул.

— Да, только его имени и нет в том «Журнале наказаний». Он выглядел старше своих лет, да, и только его одного Нэнси не любила. Она говорила, этот мальчик — настоящая змея и хулиган. С Маврикием обращались не так, как с другими. Не скажу, легко ли ему это досталось, но по каким-то причинам Криббен и его сестрица благоволили к нему.

— А где здесь тот еврейский мальчик, Стефан? — спросила Эва, хотя была уверена, что уже и сама нашла его на снимке.

Перси подтвердил ее выбор.

— Да вот он, впереди, самый маленький из всех. Стоит перед высокой девочкой… это Сьюзан Трейнер, она все заботилась о малыше, вроде как взяла его под свое крылышко. Видите, она даже руку ему на плечо положила.

На Стефане Розенбауме были мешковатые короткие штаны, едва прикрывавшие колени. Мальчик казался очень худеньким, и его куртка, застегнутая на три пуговицы, была по меньшей мере на два размера больше. Густые темные волосы падали на лоб, а глаза, прекрасные, глубокие, исполнены грусти. Он был похож на эльфа. Как и у других сирот, его лицо отличалось серьезностью, но выражение не портило красоты, напомнившей Эве о ее потерянном сыне, Камероне. И хотя у мальчика на фотографии волосы и глаза были темными, а у Камерона светлыми — желтые волосы, ярко-голубые глаза. — оба выглядели одинаково невинными. И вновь проснувшееся отчаяние ударило в сердце Эвы, и она поспешно вернула фотографию старому садовнику. Повернувшись к Гэйбу, Эва прижалась к нему, и Гэйб осторожно обнял жену.

И тут же сказал, обращаясь к Перси:

— Но те двое детей, как его, Маврикий…

— Стаффорд, — напомнил старый садовник.

— Верно. Маврикий Стаффорд. Я что-то не помню, чтобы его имя встречалось там, на кладбище… и имени Стефана Розенбаума там вроде бы нет.

— Верно, их там нет. Это потому, что как раз их тел так и не нашли. Предполагалось, их унесла в море та река, что бежит под Крикли-холлом. Нижняя река. — Перси мрачно покачал головой. — Они просто исчезли, и все, — добавил он. — Море так и не вернуло их.

Лили поднесла бокал к губам и сделала большой глоток вина. Но его фруктовая сладость не сумела улучшить настроение.

Комната, где она сидела, была освещена одной-единственной угловой лампой, так что остальные углы заполняли тени. Квартира Лили располагалась над ее магазинчиком: три комнаты, одна из них служила спальней, вторая, поменьше, стала хранилищем товаров, которым не нашлось места внизу, а третья представляла собой одновременно гостиную и столовую. И именно здесь Лили отдыхала либо работала с дорогими камнями, перламутром или украшениями из кристаллического кварца и разными безделушками, используя обеденный стол как рабочий. Кухня и ванная комната в этой квартире были крошечными, и в ванной помещались только раковина, унитаз и душевая кабинка. Стены по всей квартире окрашены в мягкие пастельные тона, но, как ни странно, учитывая род занятий Лили, в квартире совсем не было ни картин, ни барельефов, ни статуэток на полках.

Вялым, апатичным движением Лили поставила бокал на подлокотник коричневого кожаного кресла и на мгновение закрыла глаза.

Почему та женщина пришла к ней? — молча спрашивала себя Лили.

Лили оставила практику уже восемнадцать месяцев назад, напуганная собственной силой и последствиями, к которым приводили ее действия экстрасенса. Есть вещи, которых лучше никогда не касаться, есть вещи, порождающие слишком сильную отдачу. Как странно, та женщина, Эва Калег, пришла из того самого дома, который рассматривала Лили два года назад по дороге в Холлоу-Бэй, — из Крикли- холла. Люди в тех местах уверены, что дом полон призраков, и хозяйка магазина в деревне тоже не сомневалась в этом. Две женщины, раз в месяц мывшие полы в том доме и вытиравшие пыль, переходили из комнаты в комнату только вместе, так слышала Лили, ни одна из них не желала оставаться в одиночестве в стенах этого дома. Они утверждали: в Крикли-холле что-то «витает в воздухе», нечто вызывающее мурашки, там кто угодно станет нервным. И якобы именно поэтому в течение многих лет никто из арендаторов не задерживался надолго.

В этот момент Лили мысленно округлила глаза. Ей казалось, в каждой из деревенских общин имеется собственный дом с привидениями, и, конечно же, духи пребывают во всех этих домах лишь потому, что в их стенах произошло нечто трагическое, ужасное, чаще всего — жестокое убийство или кто-то весьма драматически покончил с собой. Потому нынче привидения так и шастают по коридорам. Вообще-то Лили верила в привидения, просто исходя из личного опыта общения со сверхъестественными силами, но она знала также и то, что многие люди просто преувеличивают или приукрашивают некогда услышанные истории, ради нервной дрожи и интереса.

Тем не менее Лили не просто заметила Крикли-холл, когда уезжала из прибрежной деревушки, как она сказала Эве Калег. Нет, она остановила машину и несколько минут внимательно рассматривала дом с другой стороны реки, сразу почувствовав исходящий от дома холод.

Дело было не просто в уродливости здания, нет, Лили почувствовала тяжесть, давление, и, похоже, в глубине дома таилось что-то дурное (так ощутила Лили). И смутная тревога долго не рассеивалась.

Это являлось одной из самых неприятных сторон телепатического дара: невозможность избежать дурных вибраций, невозможность не впустить их в собственное сознание. От этого Лили страдала с самого раннего детства.

Девочка осознала в себе шестое чувство еще в семь лет, хотя, наверное, оно проявлялось и раньше, просто Лили была слишком мала и воспринимала все как естественные явления. Их семья тогда переехала в большой викторианский дом в Рейгате, в графстве Суррей, и спальню Лили устроили на самом верху четырехэтажного здания. И вскоре после переезда, когда Лили в своей комнате играла в куклы, ей предстал дух какой-то девочки, лет девяти или десяти с виду. Хотя Лили была совсем еще маленькой — или как раз