больше 85% населения живет в деревне. И деревня хорошо вооружена.

Одним из обсуждавшихся способов решения проблемы была организация продуктообмена, безденежной торговли. Предполагалось, что он позволит получить необходимое городу продовольствие в обмен на пользующиеся спросом в деревне городские товары — ткани, обувь[92]. Городская промышленность в кризисе, но государство, её национализировавшее, могло распоряжаться производственными возможностями. В руках у властей были запасы товаров, заготовленных на нужды армии, пользующиеся в деревне спросом[93] .

Попытки наладить продуктообмен города и деревни в 1917—1918гг. провалились[94]. Чтобы организовать безденежную торговлю, нужен торговый аппарат, позволяющий найти крестьянина или крестьянское сообщество, с которым можно договориться об условиях обмена. Структуры частной торговли были национализированы, новые, государственные или кооперативные, не успели наладить работу[95]. Все это на фоне дезорганизации системы коммуникаций, трудностей обеспечения железнодорожных перевозок.

Ресурсы, которые отправляли в производящие зерно губернии, обменять на хлеб не удалось.

Коммунистическое руководство в то время всерьез не обсуждало вопрос о возврате к свободе торговли, либерализацию цен, возможность восстановления частных торгово-закупочных предприятий. Такие решения противоречили дореволюционной риторике большевиков. Но дело было даже не в этом. На протяжении первых месяцев пребывания у власти большевики легко отказались от многого, о чем говорили раньше, использовали в борьбе за власть. Но в преимуществах централизованного управления экономикой руководство большевистской партии, как и подавляющее большинство специалистов, вырабатывавших экономическую политику Временного правительства, было убеждено.

Германский опыт управления хозяйством в условиях войны был популярен.

В картину управляемой государством экономики свобода торговли продовольствием не вписывались. К тому же при расстройстве государственных финансов, параличе налоговой системы свободная торговля приводит к высоким темпам инфляции. Наиболее тяжелые последствия она имеет для низкодоходных групп населения крупнейших городов — Москвы и Петрограда. От поддержки этих групп зависит пусть эфемерная, но существующая власть большевиков.

Сохранение прокоммунистических настроений, преобладающих в январе 1918г. в Петрограде, Москве, — залог успеха в борьбе с конкурентами — эсерами, анархистами. Отказ от либерализации цен позволил большевикам разогнать всенародно избранное Учредительное Собрание. Лидер партии социалистов-революционеров, председатель Учредительного Собрания

В. Чернов пишет: 'Ленин, отличный практик-стратег, не смущался тем, что и под ливнем самых соблазнительных декретов страна устояла и ответила ему вотумом недоверия, послав в Учредительное Собрание абсолютное большинство социалистов-революционеров. Из удачного октябрьского опыта он знал, что всего существеннее — иметь большинство в решающий момент в решающем участке войны. И подтянув для верности в Петроград еще своих надежных латышей, он составлял диспозицию уличного столкновения... Но в обеих столицах приказов овладевшей властью диктаторствующей партии беспрекословно слушалось громадное большинство тыловых гарнизонов, а по численности голосовавших на выборах она вышла на первое место. Физическая сила была не за нас. Открыв для нас двери Таврического дворца, власть имела возможность превратить его в простую мышеловку. Никаких иллюзий на этот счет у нас не было. Петербург не с нами'[96].

Питерские рабочие в это время не представляли, что несколько месяцев спустя будут требовать свободы торговли. Они верили, что хлеб есть, его можно отнять у богатеев и спекулянтов. При таких настроениях в столицах переход к режиму свободной торговли сделал бы свержение власти большевиков неизбежным. В июле 1918г. большевики чудом не уступили власть левым эсерам, выступление которых было связано с ратификацией Брестского мира, вопросом, мало волновавшим большую часть населения России. Нетрудно представить, как развернулись бы события, если бы политические оппоненты новой власти могли использовать то оружие, которое применяли большевики по отношению к Временному правительству — левую, перераспределительную риторику, проклятия в адрес предательского антинародного режима.

Вопрос был лишь о том, сколько недель понадобится, чтобы власть большевиков рухнула, и кто придет им на смену — левые эсеры или анархисты.

В такой ситуации ответ на вопрос, как обеспечить снабжение городов продовольствием, был очевиден: отправлять в деревню вооруженные отряды, конфисковывать у крестьян зерно. Чтобы идеологически оправдать такую политику, крестьян, которые отказываются отдавать зерно по ценам ниже рыночных[97], стали называть кулаками[98]. Сути дела это не меняло. Речь шла о конфликте власти, опирающейся на городские низы, с крестьянским большинством, об объявлении гражданской войны[99] .

Большевики, верящие в теорию классовой борьбы, потратили немало сил, чтобы расколоть крестьянство. Они пытались опираться на его бедную часть, были готовы в обмен на содействие в реквизициях продовольствия делиться с нею конфискованными ресурсами, создавали комитеты бедноты, пытались сделать их своей опорой в деревне.

Такая политика не позволяла использовать продуктообмен как вспомогательный механизм мобилизации продовольствия, дополняющий реквизиции. Прямой обмен городских товаров на зерно с крестьянскими хозяйствами, имеющими запас хлеба, готовыми его поставлять, был запрещен[100]. Поступающие из города товары направлялись деревенской бедноте. Один из участников кампании конфискации продовольствия в деревне писал: 'Наше снабжение или 'распределение' носит скорее характер премии не за сдачу хлеба, а за оказание политической помощи при извлечении хлеба'[101]. Не удивительно, что зажиточным крестьянам было безразлично, поступят ли городские товары по каналам государственного товарооборота в деревню. Их позиция была проста: пусть лучше не достанется никому, чем попадет в руки голодранцев, помогающих отбирать у нас зерно.

Деревня в это время оставалась сплоченным организмом. Внешний мир она воспринимала как враждебную силу, пытавшуюся вмешаться в её жизнь. Единство в противостоянии этому — укоренившаяся норма поведения. Кулак, если использовать это слово так, как его понимали в российской деревне начала ХХ века, не обязательно богатый крестьянин. Это человек, противопоставляющий себя общине. Его поведение расходилось с принятыми социальными нормами. Ближайший синоним этого слова, чаще употреблявшийся крестьянами, — мироед, человек, который ест мир, общину, подрывает её устои[102]. В глазах деревни те, кто был готов сотрудничать с большевиками и их продотрядами, — мироеды. Таких находилось не много.

Ликвидация во время аграрных беспорядков 1917г. части хуторов, включение их земель в перераспределение, раздел помещичьих земель сделали российскую деревню более однородной в имущественном и социальном отношении. К концу 1918г. большевики вынуждены были признать, что расколоть деревню, создать базу поддержки проводимой продовольственной политики, не удалось. Комитеты бедноты были ликвидированы.

В начале 1918г. вооруженному и голодающему городу, пытающемуся взять хлеб силой, противостояла вооруженная, не желающая отдавать зерно деревня. У коммунистов, подверженных революционной эйфории, были иллюзии, что агитация, апелляция к бедствиям голодающего города, революционному долгу позволят убедить крестьян сдавать хлеб добровольно. При соприкосновении с реальностью эти иллюзии развеялись[103]. То, что хлеб можно взять лишь вооруженной силой, для большевиков стало аксиомой. Началось то, что позже В. Ленин назвал 'борьбой за хлеб'[104]. К отправке продовольственных отрядов в деревню приступили в январе 1918г. Деревня прятала зерно, нередко бралась за оружие. Но крупные крестьянские восстания в это время были еще редкостью. Чаще дело ограничивалось локальными стычками, стрельбой и жертвами с обеих сторон.