Смешно сказать, но первое, что увидел Гена на набережной Оук-Порта, был его собственный памятник. Он помнил о пристрастии эмпирейцев к скульптурному искусству, о бесчисленных мраморных, бронзовых, чугунных и гранитных конях, львах, дельфинах, наядах, не говоря уже о величественном памятнике его собственному предку, но предположить, что островитяне успели за истекший год сваять памятник его собственной, еще не вполне сформировавшейся персоне, он не мог.

И вот, подплывая верхом на Бинго Старе, первом сыне Чаби Чаккерса, к набережной волшебного Оук-Порта, он вдруг увидел свою собственную бронзовую фигуру. Поистине это был первый в мире памятник юному существу в расклешенных джинсах. Даже музыканты ансамбля «Битлз» еще не удостоились такой чести.

Признаться, Гена рассердился. С раннего детства он не уставал повторять, что ему «наплевать на бронзы многопудье», и вот на тебе — собственный памятник. Он даже слегка похолодел, вообразив реакцию сестер Вертопраховых на этот монумент.

«Заберу его с собой и спрячу в ванной», — решил он и оглянулся. Все его спутники торжественной кильватерной колонной вплывали в бухту. Гала верхом на Элле, Акси верхом на Арете, Фил на Хиле, Эсп на Коубзоне, Зит на Дилане. Чайка Виссарион прикрывал караван с воздуха.

Вдруг какое-то мощное, как торпеда, тело описало стремительную окружность и затормозило рядом с Бинго Старом. Вскрикнув от радости. Гена соскользнул в воду, чтобы заключить в объятия своего верного Чаби Чаккерса, отца этих шестерых красавцев.

— Привет, Генок, — смущенно зафыркал Чаби. Он всегда старался смущенным пофыркиванием прикрыть переполнявшие его добрую душу чувства. — Дико рад тебя видеть, кореш. Я послал своих ребят с этой птичкой на поиски, и вот ты здесь. О. К.!

— Чаби, дорогой, твои ребята явились как раз вовремя! Как я рад снова увидеть тебя и милый моему сердцу Оук-Порт! — Гена не мог скрыть своих чувств ничем. — Однако, Чаби, знаешь ли ты, что все наши улетели с острова Фео в неизвестном направлении? Я очень волнуюсь…

— Не волнуйся, старина, — сказал Чаби Чаккерс. — Там все в ажуре. Их подобрал всех до единого корабль науки «Алеша Попович». Сейчас сюда топают. Смотри, тебя здесь ждут.

По мраморной лестнице к морю с распростертыми объятиями бежала живописная толпа эмпирейцев, в которой Гена увидел множество знакомых лиц — и Рикко Силлу, и Нуфнути Куче, и Токтомурана Джечкина, и Фирцига, и Градуса, и др., и др.

Грянул оркестр. Мокрый мальчик взлетел в воздух. Нуфнути Куче залез на постамент и, держась могучей рукой за бронзового мальчика, закричал:

— Ура! К нам прибыл наш любимый Джинадо! Праздник, посвященный открытию национального музея, объявляю открытым! По просьбе трудящихся четыре выходных дня этой недели соединяются с тремя выходными днями будущей недели! Открыть все фонтаны!

Ликующая толпа подхватила и его, увесистого премьера, качать!

Качали долго. Гена и Пафнутти иногда встречались в воздухе и обменивались рукопожатиями. Гена изловчился и как-то раз на высшей точке подброса обхватил премьера за шею и шепнул ему:

— Дорогой Нуфнути, распорядись прекратить качание наших тел! Мне необходимо немедленно связаться по телефону с Ленинградом.

Качание было приостановлено, и Гена вместе с премьером, похожим на пушечное ядро, румяным и энергичным, пустились бегом по площадям и переулкам столицы к телефонной станции.

— Увы, господин премьер министр, — сказала со вздохом красавица телефонистка, — я вынуждена вас огорчить. Республика превысила свой лимит по телефонным разговорам в сто семьдесят семь раз. Долг республики по телефону составляет восемьсот тысяч велюров, что в перерасчете на доллары…

— Не надо! Не надо! — замахал руками Нуфнути Куче. — Не надо перерасчетов! Слышать не могу всей этой финансовой мороки! Научились считать, ишь ты! Велюр — самая красивая валюта в мире! Его нельзя ни на что пересчитать!

— Увы, — вздохнула красавица телефонистка. — После праздников телефонная станция конфискует государственный бланк. Увы, господин премьер-министр. Увы! — Она пленительно улыбнулась Геннадию: — Увы и вам, наш юный кумир Джинадо Стратофудо.

— Мокрые деньги вас устроят? — спросил Геннадий и извлек из своих джинсов рубль, франк и несколько зурбаганских зуров.

— Подходяще! — повеселела красавица телефонистка и взялась за соединение с Ленинградом. Дело это было нелегкое — весь мир пересчитывал свои деньги, и поэтому шум по всем каналам стоял страшный.

Геннадий тем временем рассказывал своему высокопоставленному другу всю историю сундучка, в котором что-то стучит.

— …И вот, ты понимаешь, Нуф, письмо Питирима Кукк-Ушкина находится сейчас в опасных руках Накамура-Бранчевской. От этой особы можно ждать всего. Я не удивлюсь, если она завтра же окажется в Ленинграде. Что такое дата Грюнвальдской битвы?

— Быть может, это шифр? — предположил премьер-министр. — Может быть, шифр какого-нибудь сейфа?

— Да-да, вполне возможно… — задумчиво проговорил Гена. — Питирим Кукк-Ушкин мог специально для этого дела сконструировать какой-нибудь особенный сейф.

— Товарищ Стратофудо, поговорите с Ленинградом, — вдруг равнодушным голосом сказала телефонистка-красавица, как будто ей ничего не стоило пробраться сквозь хаос мировой валютной системы.

Гена бросился, схватил трубку, заорал «алло-алло» и вдруг очень близко услышал спокойный мужской голос:

— Кандидат технических наук Рикошетников Николай Николаевич слушает вас.

— Николай, вы знаете дату Грюнвальдской битвы? — срывающимся голосом спросил Гена.

— Как всякий культурный человек, — сказал капитан Рикошетников. — Знаю. Одна тысяча четыреста десять.