Открыли люк. Ласковый океан колыхался в полуметре от люка, а однажды даже лизнул подошвы папы Эдуарда и обдал его теплыми солеными брызгами.
— Друзья, а почему бы нам не соорудить импровизированный плот?! — вскричал Юрий Игнатьевич Четвёркин, который вообще чувствовал себя на вершине блаженства в связи с таким замечательным приключением и единственное, о чем жалел, — об отсутствии своего юного дружища Гены. — В самолете есть множество предметов для сооружения импровизированного плота! Эх, жаль, дружищи, товарищи по несчастью, жаль, что отсутствует наш милый Гена с его острым умом!
Вдруг… Какое, правда, чудное взрывное слово «вдруг», и как бы без него обошлись мы, писатели приключенческих писаний! Вдруг в необозримом океане, в слепящем медном сиянии закатного уже солнца, появилась черная отчетливая точка.
«Уж не Генаша ли? — подумали бабушка, мама и папа. — Момент подходящий для его появления».
Все пассажиры заметили точку и теперь следили за ней с надеждой и тревогой. Точка быстро росла, она по огненно-медной дороге неслась к ним, прямо к ним, да, она направлялась прямо к севшему в океан самолету.
Вскоре уже можно было разглядеть стремительные контуры полинезийского каноэ с противовесом по правому борту и тонкую фигурку с веслом, стоящую на корме.
Прошло еще несколько минут, и каноэ приблизилось к самолету. Бесстрашный мореплаватель оказался высокие сухощавым человеком с гривой седых волос и молодецки подкрученными усами. Одет он был довольно странно для путешествия на каноэ через океан. Туалет его составляли, наряду с яркими плавками, солидная сорочка, какую обычно надевают под пиджак, и строгий английский галстук с диагоналями. Под седыми волосами и коричневым лбом на плоском полинезийском носу сидели профессорские очки.
Итак, верхняя половина незнакомца выглядела чрезвычайно респектабельно, интеллектуально; нижняя же половина с ее босыми ногами и острыми, в ссадинах и кровоподтеках, коленками выглядела чрезвычайно нереспектабельно: обычная нижняя половина обычного тела обычного полинезийского рыбака.
— Бон суар, медам и мсье, — сказал незнакомец на понятном французском. — Я видел, как вы садились в океан. Разрешите засвидетельствовать уважение вашему экипажу. Не могу скрыть своей радости, видя вас всех в добром здравии. Добро пожаловать, господа!
— Кто вы? — вскричали все присутствующие на борту «ЯКа-40».
— Простите, что сразу не представился, — чуть поклонился незнакомец и тут же перестал быть «незнакомцем». — Я вождь племени Фуруруа с атолла Чуруруа. Мое личное имя Фуруруа Чуруруа. К вашим услугам.
Молниеносная догадка мелькнула в головах всех присутствующих ленинградцев.
— Да вы, должно быть, знаете Цитронского Льва Степановича с улицы Рубинштейна! — воскликнула на родном языке Наташа Вертопрахова.
— Боже ж ты мой! — вскричал по-русски Фуруруа Чуруруа. — Лев Степанович уже много лет мой лучший заочный друг! Позвольте, позвольте… Прошу не удивляться, если я упаду сейчас в обморок. Уже не имею ли я дело с соседями Льва Степановича, господами Стратофонтовыми?
— Не падайте в обморок, мсье Фуруруа Чуруруа, это мы! — сказал папа Эдуард, спрыгнул из самолета в каноэ и поддержал интеллигентного вождя, который все-таки немножко упал в обморок.
Все ликовали: значит, рядом где-то лежит атолл, значит, они спасены! Оказалось, ликование преждевременно: до атолла было не менее 250 километров.
Оказалось, что Фуруруа Чуруруа совершает путешествие со своего атолла, где жило его племя (или, если угодно, семья) в количестве 87 человек, на другой атолл, у которого даже и имени не было и который значился в лоциях под обозначением ГФ 39 и где жило племя в количестве одного человека. Оказалось, что вождь покрыл уже около двух третей пути, но и до атолла ГФ 39, по его соображениям, было отсюда не менее 120 километров. Увы, рации в каноэ не было. Рация слишком тяжела для утлого суденышка. Что ж, господа, не будем тогда терять времени зря и постараемся добраться до атолла ГФ 39 своими средствами. Во всяком случае, благородный вождь гарантировал беднягам, что будет с ними до конца и в случае необходимости погибнет вместе.
В среде гигантских чаек-альбатросов не принято удивляться ничему, поэтому они не удивлялись или делали вид, что не удивляются, пролетая над странным караваном, медленно плывущим по горящему в закатных лучах океану.
Впереди двигался каноэ с двумя гребцами: Фуруруа Чуруруа и папой Эдуардом. За ним на буксире тащился невероятный импровизированный плот, сооруженный из самолетных кресел, ящиков из-под кока- колы и опустошенных чемоданов. На плоту сидели женщины и дети. Сильные пловцы-мужчины во главе, конечно, с Валентином Брюквиным помогали гребцам буксировать это странное сооружение.
Фуруруа Чуруруа укокошил веслом солидную рыбу и принес ее в жертву богу погоды Де-Винду, и тот, в лице одного из равнодушных альбатросов, тут же эту рыбу пожрал.
Фуруруа Чуруруа повеселел: если Де-Винду будет снисходительным, предприятие имеет несколько шансов на успех.
— Посмотри-ка, Наташка, — сказала, высовывая из воды руку, Даша Вертопрахова и показала в небо. — Посмотри-ка, там высоко в небе летит какая-то другая чайка, не альбатрос.
— Уж не наш ли это друг Виссарион? — засмеялась Наташа. — В самом деле, птица напоминает его стиль полета.
Чайка летела очень высоко и, хотя принадлежала к породе обычных, то есть любопытных чаек, не заметила каравана. Она спешила, у нее было срочное дело.
Каким же предстал оживший монстр изумленным глазам нашего мальчика? Ну, слегка пожелтевшим, ну, слегка постаревшим, но все еще весьма ярким. Разумеется, никаких фальшиво-ангельских черт в ее облике уже не осталось, теперь в глаза бил обнаженный демонизм самого дурного пошиба. Мадам была затянута в ее излюбленную черную кожу, пощелкивала своим излюбленным стеком и, конечно, как всегда, казалась сама себе невероятной аристократкой, но что-то было в ее облике такое, что сразу же выдавало пошлость — то ли туфли на слишком толстой платформе, то ли кожа слишком тугая, то ли парфюмерия чуть-чуть резковата, то ли походка, то ли мимика, а может быть, все это вместе и что-то еще. Таким предстал оживший монстр глазам нашего мальчика. (Что касается тайны спасения мадам Накамура- Бранчевской после падения на истребителе в воды Эмпирейского пролива, то мы даже не собираемся утомлять читателей объяснениями. Чего-чего, но уж вылезти сухой из воды для подобной дамочки не проблема).
Что же предстало глазам ожившего монстра на заросшем аэродроме? Накамура-Бранчевска увидела семь огромных кофров, возвышающихся над невероятным скопищем всякого барахла, и массивного Сиракузерса, привязанного к пальме. Больше здесь не было ни души. Лучи закатного солнца яркими полосами расчертили бетонное покрытие аэродрома. Маленький костер горел в лужице под пальмой Сиракузерса. Тропическая мошкара плясала в лучах между пальмами.
— Что все это значит? — медленно, зловеще проговорила мадам и повернула свой надменный подбородок к уже дрожащему в ожидании стека Латтифудо. — Где сундучок, в котором что-то стучит? Где все мои люди? Где самолет? Я пристрелю тебя на месте, слабоумный Латтифудо!
Мадам была окружена по крайней мере двадцатью отборнейшими мерзавцами, среди которых Гена увидел немало своих прошлогодних знакомых: здесь были и полковник Мизераблес, и сержант Пабст, и Буллит, и Грумло… Да, видно, стены эмпирейской тюрьмы оказались недостаточно крепкими для этого сброда.
Какой странной властью обладала мадам Н-Б над этими подонками рода человеческого! По одному ее слову они готовы были броситься и растерзать любого. Сейчас они были готовы броситься и растерзать алкоголика Латтифудо.
— Любимая, прелестная, величественная! — воскликнул Латтифудо, падая на колени и простирая руки (ну просто персонаж античной трагедии!). — Самолетик, увы, улетел по вине нашей Бубочки, Бубочки
