— Вот именно поэтому, дружище Четвёркин, — сказал Гена. — Именно поэтому. Все эти связи очевидны. Я почти убежден теперь, что фамилия Фогель-Кукушкин, трансформируясь в течение десятилетий, превратилась сейчас в Кукк-Ушкина и в лице Питирима Филимоновича мы имеем дело с потомком того корабельного лекаря.

— В таком случае Питирим должен испытать к вам хоть какое-то подобие товарищеского чувства, — задумчиво предположил Четвёркин. — Лишь только самое черствое сердце не откликнется на голос прошлого, на эхо тех времен, когда ваши предки плыли под одними парусами.

— Взгляните, — шепнул Гена и подтолкнул локтем своего нового пожилого друга и подмигнул своим старым юным друзьям, сестрам Вертопраховым и Брюквину.

Костлявая дворничиха в слуховых очках преспокойно прогуливалась вдоль канала, но уже не по ту, а по сю его сторону. Каким образом она пересекла водную артерию, минуя Львиный мостик, где собралась вся наша компания, оставалось загадкой для всех.

Для всех, кроме автора, скажете вы, любезный читатель, и не ошибетесь. Один лишь автор, погруженный сейчас в свое воображение, заметил, как сиганула через канал малопривлекательная особа. Нам нет нужды туманить мозги себе, героям и вам, читатель, и намекать на какую-то сверхъестественную силу, заключенную в метле этой псевдоведьмы. Ведьм нет, в этом нас убеждает весь ход истории. Нам лучше следовало бы обратить внимание на сверхтолстые подошвы дворничихи. Откуда взялись у непрезентабельной персоны сверхмодные и сверхтолстые туфли на платформе, и не они ли помогли старухе совершить титанический скачок?

Однако отвлечемся на некоторое время от этих рассуждений и обратимся к нашим друзьям, которые уже смотрят на нас с таким доверчивым ожиданием.

Скрипнула автомобильная дверца. Мой «Жигуленок» подсказал следующий ход в игре. Он открыл свою правую переднюю дверь, и все увидели на сиденье нетолстую зеленовато-белую книгу «Мой дедушка — памятник». Тогда я взял книгу, вынул перо и размашисто написал на обложке:

«Питириму Кукк-Ушкину, гуманисту и человеку».

Чайка Виссарион, не дожидаясь особых приглашений, взял эту книгу в свой красивый клюв и отнес ее на крышу коту Пуше Шуткину, с которым у него были хоть и натянутые, но вполне корректные отношения. Кот взял книгу под мышку и нырнул с нею в дымовой ход трубы.

— Вы надеетесь, что он ее прочтет? — спросил Гена. — Прочтет и поймет? Поймет и проникнется? Проникнется и отдаст сундучок?

— Что же еще остается, кроме надежды? — вздохнул Юрий Игнатьевич. — Ведь не изымать же фамильный предмет силой.

— Не нужно недооценивать силы, — сказал Валентин Брюквин и непринужденно перевел свое тело с ног на другие точки опоры, то есть на руки, и так, на руках, присоединился к прогуливающейся неподалеку дворничихе.

— Не нужно и переоценивать ее, то есть силу, — звонко засмеялись сестры Вертопраховы и, словно весенние газели, воздушными пируэтами и прыжками украсили тихую набережную.

Желтолицый фонарь в гуще листвы, за пыльным стеклом, заморгал, подернулся пленкой осенней (откуда бы?) влаги и погас.

Внезапно наступило утро трудового дня. Проехали на велосипедах почтальоны. Появился продавец парафинированных пакетов с молоком и кефиром. Из дверей вышли те, кому далеко ехать. Мелодично забормотал поблизости отбойный молоток. Приехал голубой самосвал. Участковый милиционер предложил товарищам с Ленфильма, то есть нам, закругляться в связи со срочным ремонтом энергетических коммуникаций.

В самом деле, надо было закругляться: обстановка более не располагала к развитию таинственного приключения. Мы с Геной пересекли канал и заглянули в мольберт Сиракузерса Под Вопросом. На листе добротного картона смелый художник изобразил пальму в виде долларового символа и пляж под пальмой, усеянный золотой россыпью долларовой гадости.

— Зачем же вы так искажаете реальность? — строго спросил Гена. — Вам позирует набережная ленинградского канала, а вы изображаете пальму и доллары.

— Зрение изменяет мне, — шумно вздохнул Сиракузерс Под Вопросом. — Вот принимаю для зрения пилюли «Циклоп», но они пока не действуют, дорогие сеньоры.

— Скажите, сеньор Сиракузерс, вы меня не узнаете? — спросил я.

— С этим делом у меня плохо, — виновато хихикнул мультимиллионер. — Мало кого узнаю. Хваленый экстракт «Меморус» на деле оказался простой жевательной резинкой.

— А что вас привело в наш город? Постарайтесь вспомнить. Быть может, вас интересует сундучок, в котором что-то стучит?

— О-о-o! — Щеки, нос, голова Сиракузерса превратились в сплошные «О», знак изумления и восторга. — Сеньоры, начинает действовать витамин «Джайнт». Кажется, я действительно приехал сюда из-за какого-то сундучка. Кажется, мне обещали сундучок с несметными сокровищами. Так, так, так! Простите, господа, вы, должно быть, представители «Интер-миллионер-сервис»? Простите, я все вспомнил! Мне нужен телефон, телеграф, телетайп, телекс! Пардон, где ближайшая аптека?

С этими словами Сиракузерс Уже Не Под Вопросом подхватился, забыв о мольберте со своим шедевром, ринулся, покатился куда-то к Невскому.

На другом берегу канала участковый помогал Юрию Игнатьевичу Четвёркину раскочегарить старину «этриха».

Валентин Брюквин и сестры Вертопраховы, увлекшись демонстрацией силы и красоты, забыли о дворничихе в слуховых очках, а та, воспользовавшись этим, исчезла. Да-да, она исчезла, просто-напросто испарилась.

Автор не склонен сваливать всю вину за этот прорыв в сюжете на юных гимнастов. Конечно, это он, в первую очередь он сам виноват в бесследном исчезновении дворничихи на платформах. Великодушный читатель поймет и простит, но обескураженный автор временно удаляется, предоставляя событиям…

Зрелище танцующих под окнами девочек вызвало непривычные слезы. Оказалось, что слезная влага имеется у всех людей, не исключая и пожилых одиноких «инвенторов».

— Какое безобразие, — бормотал Питирим Филимонович себе под нос. — Танцы, художественная гимнастика у вас под окнами, какое безобразие!

«Какое наслаждение видеть красивый гимнастический танец двух девочек-близнецов, — думал он, смахивая слезки. — Какая, понимаете ли, эстетика, какая поэзия!»

Он отошел от окна в глубину «лаборатории», и там, под сводами камина, его ждал новый сюрприз. Под сводами камина, облокотившись лапой на решетку, стоял внушительных размеров кот, с глазами мореплавателя и ученого, с усами философа, в шкуре простого кота.

— Это твой обидчик, Онегро, — сказал Кукк-Ушкин, своему пуделю. — Ату его! Куси!

Увы, долгожитель Онегро и ухом не повел. Изможденный ужасной гонкой прошедшей ночи, он спал возле камина, прямо под ногами обидчика.

Обидчик улыбнулся глазами мореплавателя, и лапой мушкетера указал «инвентору» на нетолстую бело-зеленую книжицу, лежащую на горке каменного угля возле камина.

— Какое нахальство! — сказал Питирим Филимонович. — Влезть в камин и принести книгу. Какое нахальство!!

«Как это мило — принести незнакомому человеку новинку литературы и предложить оную без всяких поползновений к вознаграждению, это очень мило!» — подумал он одновременно с неприятным высказыванием.

Такова была двойственная суть этого одинокого человека. Очень часто, а точнее, всегда, Кукк-Ушкин