в фиолетовый цвет. Держа этого крашеного, тявкающего пса, я направился в пустую спальню. В шкафу никто не прятался. В ванной и на кухне не было ни души. Очевидно, Кид запер фиолетового щенка еще днем.

Возвращаясь в прихожую с собачкой, я увидел лежащий на столе лицом вниз надрезанный конверт. Конверт был из дорогой бумаги и адресовался Инес Альмад.

Похоже, я имею дело с международной компанией. Маруа — француз, Кид американец из Бостона, у собаки чешское имя (по крайней мере, несколько месяцев назад я взял одного фальшивомонетчика — чеха, которого звали Франа) и Инес, у которой, по-моему, испанское или португальское имя. Что касается ее фамилии, то она тоже, несомненно, была иностранной, хотя, кажется, не французской. Я вернулся в прихожую к хозяйке, которая так и не тронулась с места.

— Все, кажется, в порядке. Собачка просто забралась в чулан.

— Никого нет?

— Никого.

Она взяла обеими руками собачонку и поцеловала ее в пушистую мордочку, успокаивая словами на непонятном языке.

— Ваши друзья, люди, с которыми вы поссорились сегодня вечером, знают, где вы живете?

Я не сомневался, что они-то знают, но хотел выяснить, известно ли это ей?

Инес бросила собаку, словно забыла о ней, и нахмурилась.

— Не знаю, — медленно ответила она. — Возможно. Если знают, то…

Она задрожала и захлопнула ногой входную дверь.

— Может, они были здесь днем, — продолжила она. — Я такая трусиха, я всего боюсь! Но сейчас здесь никого нет?

— Никого, — заверил я ее…

Мы вошли в гостиную. Я впервые увидел незнакомку без шляпы и темной накидки.

Передо мной стояла женщина лет тридцати со смуглой, как у индианки, кожей, чуть ниже среднего роста, в ярко-оранжевом платье. Круглые коричневые обнаженные плечи, изящные руки и ноги, на пальцах множество колец. Тонкий с горбинкой нос, ярко накрашенные полные губы, очень узкие глаза с длинными и густыми ресницами. Глаза какого-то темного цвета, который невозможно определить через узкий просвет между ресницами. Словно два темных луча пробиваются через закрытые веки. Черные волосы в беспорядке. На смуглой груди нитка жемчуга, в ушах серьги в форме дубинок.

Да, это была странная штучка. Я не хочу сказать, что она не была красива. Нет, Инес была прекрасна какой-то дикой красотой.

Закусив нижнюю губу белыми зубами и дрожа от испуга, она включила электрообогреватель. Я воспользовался моментом и переложил револьвер из плаща в брюки, затем снял плащ.

Хозяйка вышла на секунду из гостиной и вернулась с бутылкой с коричневой жидкостью и двумя бокалами на бронзовом подносе, который поставила на маленький столик рядом с обогревателем.

Первый бокал Инее наполнила почти до краев. Я остановил ее, когда она наполнила второй бокал наполовину.

— Мне хватит.

Напиток оказался бренди и пошел отлично. Она опрокинула свой бокал, словно ее мучила жажда, повела голыми плечами и удовлетворенно вздохнула.

— Вы, конечно, думаете, что я ненормальная, — улыбнулась Инее. Бросаюсь на улице к первому встречному незнакомцу, отнимаю у него время, доставляю хлопоты.

— Вовсе нет, — серьезно солгал я. — По-моему, вы довольно рассудительны для женщины, которая, несомненно, не привыкла к таким вещам.

Она пододвинула маленькую, обтянутую материей скамеечку поближе к обогревателю и столу, на котором стояла бутылка с бренди, села и кивком пригласила меня устроиться рядом.

Фиолетовая собачка запрыгнула на колени к хозяйке, которая сбросила ее на пол. Когда Франа попробовала вернуться, Инее пнула ее в бок острым носком бальной туфельки. Собачонка завыла и заползла под стул.

Я старался держаться подальше от окна. Оно было зашторено, но не настолько плотно, чтобы Кид, если он сидит у окна с биноклем, не мог видеть, что происходит в гостиной.

— Но я вовсе не рассудительна, — возразила смуглая женщина, когда я сел на скамеечку рядом с ней. — Я ужасная трусиха. Даже привыкнув… Это мой муж или, вернее, тот, кто был моим мужем. Ваша доблесть заслуживает объяснения. Я не хочу, чтобы у вас сложилось обо мне неправильное представление.

Я попытался произвести впечатление доверчивого и легковерного мужчины. На самом же деле не верил не единому ее слову.

— Он безумно ревнив, — продолжила Инее низким, мягким голосом, выговаривая слова так, что в ее речи едва слышался иностранный акцент. — Он невероятно злобный старик. Бывший муж подослал этих людей! Сначала была женщина, так что сегодняшние головорезы не первые. Не знаю, что они хотят. Может, убить меня… искалечить, обезобразить… не знаю.

— И мужчина, бывший с вами в такси, один из них? Я ехал за вами, когда на вас напали, и заметил, что вы не одни. Он был с ними?

— Да! Сначала я не знала, но, судя по всему, он заодно с ними. Он не защищал меня! По-моему, мой спутник просто притворялся.

— Не пробовали натравить на своего муженька легавых?

— Что?

— В полицию обращались?

— Да, — она пожала шоколадными плечами. — Но я могла бы с таким же успехом молчать. Это произошло в Буффало. Они обязали мужа сохранять спокойствие, так, кажется, это называется. Тысяча долларов штрафа! Фу! Что значит тысяча для такого Отелло? И я… я не могу выносить газеты, их шуточки. Пришлось уехать из Буффало. Да, однажды я попыталась натравить на мужа легавых.

— Буффало? — я решил немного проверить. — Я там некоторое время жил… На Кресент авеню.

— О, да. Это недалеко от Делавэрского парка.

Все верно. Но ее знание Буффало не доказывает, что все остальное правда.

Женщина налила еще бренди. Мне нужно было остаться трезвым, так как еще предстояла работа. Она вновь выпила полный бокал, затем предложила сигареты из лакированного ящика — изящные сигареты, завернутые вручную в черную бумагу.

Они воняли и горели, как порох.

— Вам не нравятся мои сигареты?

— Я старомоден, — извинился я, гася сигарету на бронзовом подносе и доставая из кармана свои собственные. — Что в ваших хлопушках?

Мадам Альмад мелодично рассмеялась.

— Извините меня. Они мало кому нравятся. Я подмешиваю к табаку индусские благовония.

Я промолчал. Что можно ожидать от женщины, которая выкрасила свою собаку в фиолетовый цвет?

В этот момент собачонка заскребла когтями по полу. Смуглая женщина бросилась мне на грудь, схватив за шею. Вблизи ее глаза оказались не темными, а серо-зелеными. Чернота была лишь тенью от густых ресниц.

— Это всего лишь собака, — успокоил я и отодвинул ее на конец скамеечки.

— Фу, — с огромным облегчением вздохнула Инее. Затем она налила еще раз.

— Видите, я ужасная трусиха, — сказала она, выпив третий бокал бренди. — Но у меня, ах, такие неприятности. Это просто чудо, что я до сих пор не сошла с ума.

Я мог бы ей сказать, что она не настолько далека от сумасшествия, чтобы хвалиться этим, но вместо этого сочувственно кивнул.

Инее уронила сигарету и сейчас же закурила новую. Ее глаза опять превратились в черные щелочки.

— Наверное, неприлично, — она улыбнулась, и на щеках появились маленькие ямочки, — бросаться в