скоростью хорошего бегуна на средних дистанциях, при этом мои сердце и легкие вели себя вполне нормально. Если бы не жуткая боль, от которой хотелось визжать, я бы порекомендовал это средство нашей олимпийской сборной — оно выжимает все, на что человек способен. И ни один допинговый контроль ничего не обнаружит, действие-то механическое, не химическое. Но как же больно!!!

Лес менялся прямо на глазах: становился зеленее. Под ногами перестали трещать сухие сучья, по земле то ли мох расползся, то ли мелкая травка пробилась, а между островками зелени появились многочисленные семейства грибов. Кусты, через которые я так легко и бесшабашно пробивался, пружинили ветками и выталкивали обратно, а елки так и норовили заехать по лицу лапами с иголками.

И тем не менее мы не успевали, это я уже чувствовал сам. Наступила темнота. Солнце давно спряталось за деревья, бежать становилось совсем трудно. Если бы не эта заноза в заднице, давно бы остановился. Но сейчас не мог, хоть и очень хотелось.

Не выдержав, я закричал, отчаяния и боли в моем голосе было столько, что профессор не выдержал, догнал меня и шлепнул рукой по филейной части.

Господи, какое это блаженство — просто двигаться и никуда не спешить!

По инерции еще пробежал десяток шагов, а потом упал мешком на землю и всхлипнул от обилия эмоций. Я был выжат досуха и способен только на то, чтобы заснуть или умереть. Пока раздумывал, что лучше, профессор поднял меня, подставил свое плечо и повел в сгущающуюся темноту, мягко приговаривая:

— Нельзя здесь оставаться, звери водятся, и хищников среди них хватает. Огня не боятся, он тут на болоте светится повсюду, привыкли уже, да и разума у них больше, чем у некоторых людей. А утром придет туман, от него здесь не спрячешься — пещер нет, гор тоже. У зверей свои схроны, они уже привыкли, научились выживать, а нам, людям, придется несладко.

Он говорил, а сам тащил меня сквозь кусты. Даже не знаю, какие чувства я испытывал к этому человеку. Злость понемногу улеглась вместе с болью, осталась только слабость и апатия. И без него знал: мне не пережить эту ночь. А мышцы ломило настолько, что уже не верилось в то, что смогу ходить без боли.

Куда меня волок профессор, не понимал. Пусть даже в могилу, мне и это было безразлично. В конце концов, все мы смертны, рано или поздно она догонит каждого, как бы быстро ни бежал.

Когда мы пробились через очередной кустарник, перед нами на поляне выросла типичная избушка Бабы-яги. Стояла, правда, она не на куриных лапах, на деревянных сваях, глубоко вросших в землю, а наверх вела кривая лестница с покрытыми мхом ступеньками.

Идти у меня по-прежнему не получалось, а Сергей Сергеевич по этой узкой лесенке втащить мое тяжелое тело не мог. Пришлось мне ползти самому. Ступеньки оказались грязными, скользкими от наросшего на них мха.

Как-то не верилось, что в этом доме кто-то может жить. Думаю, здесь никто не бывал лет десять, вон, даже грибы у дощатой двери выросли.

Профессор помог перебраться через порог, и я снова увидел знакомое купе: те же две широкие лавки вдоль стен, маленькое, грязное, покрытое густой паутиной оконце, через которое абсолютно ничего нельзя разглядеть, небольшой столик и печка с железной трубой, выходящей на двор через стену.

Пахло здесь в основном грибами, белая скользкая грибница тянулась по стенам к потолку, откуда и свешивались шляпки бледных грибов. Жуть!

Точно избушка Бабы-яги, глубоко вросшая куриными ногами в землю.

— Болото рядом, поэтому сыро здесь, все растет как шальное, да еще туман, от него много живности прибывает, — словно оправдываясь, произнес Сергей Сергеевич. — Сейчас огонь разведу, станет уютнее.

Он плеснул на нарубленные сто лет назад дрова, покрытые той же грибницей, остатки своего эликсира и бросил зажженную спичку. Огонь полыхнул так, что весь дом задрожал. В этом эликсире градусов было явно больше семидесяти, горело здорово.

Я еще немного полежал на полу. Убедившись в том, что поднимать меня никто не собирается, кряхтя и охая забрался на лавку. Там вытянул ноги и затих, глядя, как переливается грибница на потолке в отблесках огня из печи — необычайно красивое и странное зрелище.

Сергей Сергеевич вытащил из-под лавки чайник и пошел к двери.

— Схожу, воду наберу, никому не открывайте, даже если будут стучаться, тут умелое зверье водится.

— Я даже встать не смогу, не то что идти. Да на этой двери и запора нет, так что и открывать нечего…

— Как знать, как знать… — Профессор выскользнул на улицу. — Не все глазами в этой жизни удается увидеть, многое скрыто.

— Чего не видишь, то не существует.

— Интересная концепция, — донеслось уже с улицы. Как он только с этой лестницы не упал? Мало того что она скользкая от грибницы и наросшего мха, у нее еще и половины ступенек не хватало. — Но все равно никому не открывайте.

Он ушел, еще какое-то время был слышен хруст сучьев под его ногами, потом все стихло. Я усмехнулся и тут же провалился в дремоту, тягучую, наполненную болью и страхом.

Вновь бежал куда-то в темноту, но не было страшно, наоборот, именно в этом плотном мраке я чувствовал себя великолепно и видел все, что происходит вокруг. Ночь, словно теплый плащ, прикрывала мое тело от чужих взглядов, мрак защищал не хуже брони.

Пробежав пару километров по лесу, я услышал странный запах, который был мне незнаком. Двигаясь по ветру, несущему необычный аромат, я добрался до чьего-то уродливого жилища, поднялся по разбитым ступенькам и толкнул ветхую дощатую дверь, прикрывающую вход.

Она не сдвинулась с места, словно ее что-то держало. Понемногу злясь, толкнул сильнее. А запах сводил меня с ума, напоминая о потерянном доме, о тех вкусных вещах, которые ел в нем, а еще о тягучем убийственном нечто, прячущемся неподалеку.

Мой рот наполнился слюной, и моя врожденная осторожность уступила место прагматизму. Если я хочу это съесть, то должен открыть эту дверь, и ничто не сможет меня остановить.

Я ударил плечом еще раз. Полотно показалось мне хлипким, толстое дерево пахло грибком, разрушающим его внутреннюю структуру, но что-то не давало двери развалиться.

После нескольких неудачных попыток я понял: следует искать другое решение, и тогда чуть слышно поскреб пальцами по двери. В доме послышалось неясное пыхтение, и усталый голос что-то произнес. Хоть значение сказанного было непонятно мне, я понял, что там находится кто-то, обладающий разумом, по крайней мере, умеющий говорить.

Голос произнес что-то еще, затем заскрипели половицы. Немощный человек приближался к двери, тяжело и медленно. Мой рот наполнился слюной, еще мгновение — и я буду сыт.

Но тут послышался треск ломающихся под чьими-то тяжелыми ногами сучьев, а чуть позже жуткий, ненавистный запах ударил в нос. Опасность!!! Оставаться на месте нельзя. Смерть! С тоской последний раз взглянув на дверь, я спрыгнул со ступенек и исчез в ночи.

— Принес воды. — Профессор зашел в дом, и я проснулся. Сон мне не понравился ненужными, глупыми подробностями. К тому же у меня возникло ощущение, что ходил во сне, потому что лежал в несколько другой позе, чем раньше. Неужели я пытался открыть дверь?! Тогда кто был там за дверью? Или там тоже был я? — Вас, юноша, я не приглашаю к роднику, это опасно. Дождемся утра, переждем туман, а там и помоемся. Жаль, конечно, что мы так долго сюда добирались… Вы никому не открывали? Мне показалось, что у двери я слышал запах шерсти какого-то зверя. Ничего не слышали?

— Я спал. — Отвечать мне не хотелось, язык не ворочался. — Мне снился странный сон о том, что хожу во сне и одновременно нахожусь снаружи…

— Бывает. — Профессор присел на свою лавку и установил чайник на печку. — Мне тоже в последнее время снятся странные сны. В древние времена бытовало мнение, что, когда человек спит, его душа путешествует по миру, иногда даже вселяется в тела людей и зверей, и тогда мы чувствуем то же самое, что и они. Мир видим в красках, чувствах, он полон жизни и движения.

— Похоже… — согласился я. — Что-то подобное я и чувствовал — движение, ночь, голод и