живется моим друзьям и не нужна ли им помощь. Догадался и Слава. Так или иначе, уже через пять минут после того, как сломался коленчатый вал, он вертел своими длинными ногами педали велосипеда, а через двадцать пять радостно пожимал Иве и Васе руки, а Филиппу Сергеевичу лапу. Надеюсь, вы не забыли, что он был первоклассным механиком на городской автобазе? За седлом его велосипеда был привязан новенький, еще в заводской упаковке коленчатый вал.
Это было трудно - не остаться в Котома-Дядьке хоть на два дня. Отказаться от парадного обеда, который котомадядькинцы непременно хотели устроить в честь Ивы, перед которой они чувствовали себя виноватыми - ведь Верлиока утащил ее у них из-под носа. Не отметить новоселье - Слава и Катя получили прекрасную однокомнатную квартиру с раздельным санузлом, выложенным метлахской плиткой. Не увидеть футбольный матч 'Котома-Дядька' - 'Спартак', который твердо надеялись выиграть хозяева поля.
Но наши путешественники, как вы знаете, справлялись и не с такими трудностями. Надо, надо было спешить! В Сосновой Горе, как это вскоре выяснилось, решительно все заболели.
Скука, или скукота (согласно словарю Даля), является результатом отсутствия занимательности, развлечений, веселья. Но скука по детям, не указанная в этом словаре, не имеет ничего общего с отсутствием развлечений.
Долго покряхтывая, ежился, хмурился и наконец свалился Платон Платонович. Единственным лекарством от всех недугов для Ольги Ипатьевны всю жизнь была ее трубка. Но на этот раз не помогла и трубка. Прекрасно зная, что Платон Платонович не может видеть плачущих женщин (не говоря уж о детях), она то и дело всхлипывала, теряя сходство со старым солдатом и превращаясь в самую обыкновенную старушку. Шотландская Роза стала сохнуть, а что касается родителей Ивы, они опасно замолчали - опасно, потому что, вместо того чтобы сказать хоть слово, начали вздыхать, причем так часто, что вздохи и звуки подозрительного сморканья сталкивались в воздухе, больно ушибая друг друга.
Но вот наступил день, которому смертельно не хотелось переходить в другое время суток по той простой причине, что он был единственным в своем роде, а ведь неповторимое нельзя повторить.
Вы, может быть, думаете, что старенький, страдающий одышкой 'москвич' с трудом вскарабкался на Сосновую гору? Ничуть не бывало! На последнем километре Вася превратил его в старинные расписные сани с ковровым верхом, с заиндевевшей медвежьей полстью, на которой спал Филя, любивший предзимний легкий морозец. Сани скользили вслед за стройной белой лошадкой, скромно и горделиво склонившей головку с подстриженной челкой. Сани остановились сперва возле одного дома, потом (после того как Иву едва не задушили в объятьях) возле другого.
Как вы думаете, что могут сделать четыре обыкновенных слова? Многое. Они могут заставить знаменитого астронома подняться с постели и, выпив чашечку кофе, весело поздороваться с Большой Медведицей, не говоря уж о Малой. Они могут вернуть старушке ее солдатскую выправку, а ее трубке - способность бодро бормотать что-то табачное на своем табачном языке. Они могут заставить двух почтенных людей, мужа и жену, хватить по рюмочке и - вы не поверите поцеловаться, поздравляя друг друга. Они могут преобразить Шотландскую Розу, украсив ее цветами независимо от времени года.
Эти слова были:
- Здравствуйте! Вот и мы!
Конечно, можно занимательно кончить эту длинную историю. Можно, например, заставить читателя подождать три-четыре года и рассказать о том, как Вася уговорил Иву выйти за него замуж... Да, да, уговорил!
Дело в том, что в подобной развязке Ива не находила ничего неожиданного. Более того: она казалась ей заурядной.
- Но есть и более серьезная причина, - говорила она. - Я тебя люблю, но выходить замуж за волшебника... Это просто опасно. А вдруг у нас будут дети и тебе захочется превратить их в крольчат?
Разумеется, это была шутка.
Можно рассказать о праздничном обеде в честь наших путешественников, на который откуда-то прилетел Лука Порфирьевич, служивший теперь швейцаром в Министерстве Необъяснимых Странностей и явившийся в облачении, напоминавшем форму генерала дореволюционных времен. Можно упомянуть, что на этом обеде Филипп Сергеевич нырнул под стол, надеясь вздремнуть, и встретился лицом к лицу с крошечным верлиокой, голым и розовым, как только что родившийся мышонок. Он хотел съесть его, но тот удрал - и настроение было испорчено, заснуть не удалось.
Можно рассказать... Но нет, нет и еще раз нет! Ни слова о том, чего нельзя подтвердить документами, свидетельскими показаниями или другими доказательствами, заверенными подписью и печатью! На полную историческую достоверность могут рассчитывать только два разговора. Первый - между Филиппом Сергеевичем и Шотландской Розой, а второй - между Васей и Почтенной Дамой, незримо сопровождающей нас день за днем и час за часом.
- Ты знаешь, а ведь я немного боюсь за Васю, - сказала Шотландская Роза. В самом факте его существования есть что-то непрочное. Я бы предпочла, чтобы он появился на свет в самом обыкновенном родильном доме.
- А ты не думаешь, что вымысел выше правды? - задумчиво возразил Кот. Если отнять, например, вымысел у науки, она тут же начинает хромать на обе ноги. Впрочем, это уже трюизм. Вторая жизнь Василия Платоновича не упала с неба. Она слишком неправдоподобна для родильного дома. Ведь тогда пришлось бы возиться с его матерью: кто она, откуда взялась, как зовут отца, не собирается ли она подать на него в суд или из гордости отказывается от алиментов, желая остаться матерью-одиночкой.
- Но зато этот вариант... Как бы яснее выразиться... Он ничем не грозит Васе.
- Не понимаю.
- Я хочу сказать, что появление ребенка на свет связано с долгим ожиданием, осторожностью, опасностью... Ну, словом, ты мужчина и этого не понимаешь.
- Милая моя, а почему ты думаешь, что пылинкам так уж легко было соединиться с пастушеской дудочкой, да еще глубокой зимой? Ну, скажем, одиночество и академическая тишина как-то тянутся друг к другу. Но грифельная доска, плавающая в воздухе! Но снотворное, которое не помогло Платону Платоновичу! Все это и есть та очевидность невероятного, без которой было бы скучно и даже невозможно существовать.
- Может быть. А тебе не кажется, - спросила, вздохнув, Шотландская Роза,что Вася может так же легко исчезнуть, как появился?
- Не думаю, - веско ответил Кот. - Во всяком случае, он сумеет постоять за себя.
Они помолчали.
- Так ты говоришь, что им только кажется, что они влюблены друг в друга? Неужели они ни разу не поцеловались дорогой?
- Нам, душенька, было не до поцелуев, - строго ответил Кот.
- Я понимаю. Но все-таки...
- Ох эти женщины! Ну да, да! Целовались. Но нельзя же забывать, что это современные молодые люди, которые стараются, чтобы поцелуи не мешали, а помогали делу.
Таков был первый разговор. Он был не похож на второй. Более того: между ними была пропасть, в которую легко мог угодить мой Вася, если бы он в свое время отступил перед испытаниями, выпавшими на его долю. Но он, как вы знаете, не отступил. Он воспользовался ими, чтобы заглянуть в самого себя, а это в иных случаях не только полезно, но необходимо. Разумеется, ему было далеко до Сократа, который настоятельно требовал этого от каждого умного или даже не очень глупого человека. Но все же, заглянув в себя, Вася сумел недурно подготовиться к встрече с Дамой, незримо присутствующей на каждой странице нашего затянувшегося повествования.
Кстати, это была действительно дама - ее ни в коем случае нельзя было назвать гражданкой или просто женщиной, как это, к сожалению, случается у нас в очередях.
Поздно вечером, когда Вася засиделся над своими учебниками - он был уже студентом Московского университета, - легкий стук оторвал его от работы.
- Войдите, - сказал он.
