пожелавшим идти с ним в балтийские воды, а таких нашлось сотни три. Мальтийцам на севере делать было нечего, а многие французы, англичане и голландцы решили, что тут у них своя война, и хватит на их век османов и магрибцев. Серов никого не неволил, долю добычи выделил честно, и сожалел лишь о том, что нет с ним больше Мартина Деласкеса и Абдаллы, асов-разведчиков, и славного рыцаря де Пернеля. С рыцарем расставаться не хотелось, но и его Серов не уговаривал, понимая, что де Пернель – человек служилый, военачальник Ордена. Клятву свою он исполнил и, больше того, сделался другом, а кто же друзей принуждает!
Встав на генуэзском рейде с «Вороном», «Дроздом» и «Дятлом», Серов велел поднять мальтийский флаг. Право это было даровано ему магистром Раймондом де Рокафулем, но при том условии, что будут над его кораблями орденские кресты лишь в мирных гаванях либо в праведном бою, каким магистр полагал единственно битву с турками или пиратами. Так что с Карлом, государем христианским, Серов под мальтийским флагом воевать не мог, да и не стремился к этому, надеясь скоро обрести другое знамя. Если Паршин жив, если добрался он со Страхом Божьим до невских берегов и выполнил обещанное, то в Геную он мог явиться в любой июньский день. Серов, посовещавшись со своими офицерами, решил, что ждать Паршина надо до июля, а если не придет, плыть самим на север. Путь вокруг Европы через Гибралтар, Ла- Манш и датские проливы был не короче перехода через океан, так что упускать удобное для навигации время не стоило.
Каждое утро, ровно в десять часов, Серов съезжал с супругой и сыном на берег и пускался в променад по набережной. Сына Джозефа, окрещенного в мальтийском храме, нес облаченный в ливрею Рик Бразилец, а за ним шли шестеро молодцов в начищенных сапогах, добротных морских камзолах, при пистолетах и шпагах. За эту честь в команде разгорелась конкуренция, так как Серов заглядывал в самые приличные таверны у гостиниц и в каждой ставил охранникам по рюмке – правда, небольшой. С Паршиным была договоренность, что, явившись в Геную, он поселится на этой набережной, откуда виден рейд, и пристани, и корабли, сядет за стол в каком-нибудь питейном заведении и будет сидеть с утра до обеда каждый божий день. Но дни проходили, а его все не было.
Где он мог застрять? – прикидывал Серов. В Польше, Чехии, Венгрии, Австрии? В Карпатах или Альпах? На переправе через Дунай? Может, в Польше на шведов наткнулся либо на разбойных шляхтичей? Или австрийцы его задержали и проверяют сейчас с въедливым усердием подлинность царских патентов и грамот?..
За неделю добрые жители Генуи и торговые гости из других городов привыкли к прогулкам Серова. Поговаривали, что этот знатный господин – посол великого магистра к его величеству Людовику, французскому монарху; еще говорили, что ждет он фрегаты из Тулона и Марселя, дабы обрушиться всей силой на Алжир и проучить неверных; ходила и более романтическая история: дескать, маркиз Серра – бывший мальтийский рыцарь, нарушивший обет безбрачия, тайно женившийся на златовласой красавице- графине и потому изгнанный Орденом из своих рядов. Но самые осведомленные шептали, что маркиз вовсе не маркиз, не орденский посол и не мальтийский рыцарь, а капитан Сирулла, морской разбойник, гроза магометан, а его прекрасная супруга – не графиня, а тоже разбойница. Так ли, иначе, но власти Генуи, уважая мальтийский флаг, претензий к загадочному капитану не имели – тем более что портовый сбор он оплатил сполна, а его люди хоть и буянили в кабаках, но расплачивались честно и никого пока что не прибили.
Так тянулось время, и в один из дней, когда Серов неторопливо шел мимо таверны «Корсиканец», в дверях показался огромный детина с клеймами на лбу и щеках, жуткий видом и обвешанный оружием. Завидев капитана, этот каторжник заорал – да так, что люди от него шарахнулись, – выхватил два пистолета и выпалил в воздух. В ответ взревела охрана Серова, и все, кроме Рика с младенцем в руках, бросились к клейменому и, оглашая улицу воплями и криками, стали хлопать его по спине и плечам.
– Страх Божий, – сказала Шейла, улыбаясь. – Добрался, хвала пресвятой Богородице! Значит, Эндрю, твой московит тоже здесь.
И правда, подняв голову, Серов увидел, что в окне второго этажа, прямо над входом в таверну, стоит Михайла Паршин собственной персоной. Был он в новом мундире с золотыми галунами и в шляпе-треуголке; сдернул ее, завидев Шейлу и Серова, поклонился, а затем достал из-за спины объемистую сумку и нежно ее приласкал. Похоже, сумка была предметом невероятной ценности.
– В самом деле Паршин, – произнес Серов и облегченно вздохнул. – Пойдем к нему, дорогая, я вас познакомлю.
– Нет уж, – ответила Шейла. – Ты иди, а я в таверне посижу, с Джозефом и парнями. Не напились бы на радостях! Еще и кабак разгромят, дите перепугают… Надо последить.
Серов поднялся наверх, в просторную светлую комнату с видом на море. Паршин ждал его с раскрытой сумкой – из нее выглядывали запечатанные бумаги, а под ними лежало что-то еще, белое и шелковистое, как первый снег.
– Грамота славному маркизу де Серра, капитану и морскому начальнику, от его величества Петра Алексеевича, – молвил Михайла с торжественным видом и протянул Серову верхний пакет. Потом не выдержал, расплылся в улыбке и быстро, горячо затараторил: – Вот и я, благодетель мой, вот и я! Прибыл в ночь, загнавши кобылу, а что припоздал, так извини – государь наш скор в делах, а дьяки его – пьянчуги, мздоимцы и тягомотники! Пока патенты написали, пока царю отнесли, чтоб руку приложил, да припечатали печатями – улетели месяц с неделею. Опять же дорога… Путь-то какой, прости Господи! Через десять стран, через сотню рек, а о горах и вспомнить не хочу, до того противно!
– Долгий путь, – согласился Серов, вспоминая, что через три столетия от Москвы до Генуи лету будет три часа. Затем он обнял Михайлу, принял царское послание и сломал печати. Затейливые буквицы – будто не по-русски писано – прыгали перед глазами, складывались в слова и фразы, и хоть язык был странен и витиеват, смысл письма дошел до Серова. Сложив с почтением бумагу, он промолвил:
– Милостив наш государь. В морскую службу меня принимает и жалует капитаном, если с фрегатом приду, а если с двумя кораблями, так сразу адмиралом. И пишет еще ко всем монархам, изволящим состоять с ним в дружбе, чтобы препятствий мне не чинили, а, обратно, давали провиант, канаты, парусину и пороховое зелье, ежели будет в том нужда. А еще пишет, что если не промедлю я, ударю на шведа в балтийских водах, и будет мне в той баталии фортуна, то это знатно, и встретят меня на Неве под фейерверк и гром орудий.
– Надо же! Честь-то какая! – восхитился Михайла и начал выкладывать из сумки другие бумаги с сургучными печатями. – Вот, прими остальное, батюшка мой Андрей Юрьич… Вот патенты для ближних твоих людишек, кого поставишь в офицеры… вот каперская грамота и договор о царской доле с взятых в битве кораблей… корабль, значит, с пленными – его величеству, а груз – тебе… А вот подарки от государя – сделанный им самолично пистоль, а еще…
– Погоди, Михайла, – прервал его Серов. – Скажи-ка мне, братец, как в Геную добрался? Благополучен ли ты, здоров ли? И что на тебе за мундир?
– Здоров, милостивец мой, токмо голова кругом идет с устатку. Непременно выпить надо! А что до мундира, – Паршин с гордостью выпятил грудь, – так нынче я маиор! И царским повелением буду при тебе. А службу какую служить, ты мне сам назначишь.
– Добро. Теперь давай царские подарки.
Паршин выложил пистолет с кремневым замком и рукоятью из дуба, затем появился белый шелк, целая груда, плотно сложенная и перевязанная вервием.
– Вот! Царь жалует тебе и всем офицерам!
– Что такое? – спросил Серов, придя в недоумение.
– Шейный плат, по-иноземному – шарф. Государева воля такая, чтобы морские высшие чины вязали белый плат на шею, дабы имелось у них отличие от чинов армейских.[121]
– Повяжем, отчего не повязать, – кивнул Серов. – Все, что ли, Михайла?
– Еще вот это, батюшка мой.
Он достал из сумки еще один тканевый сверток, но это были не шарфы. Огромное трехцветное полотнище развернулось во всю ширину и длину; Паршин держал его на вытянутых вверх руках, нижний край касался пола, и яркие цвета, белый, синий, красный, сияли как снег, как море, как солнце в час заката.
