Самое нелепое, что я видела в жизни – это моя мать в трико. Она включает видеоплеер с сорокапятиминутной спортивной программой, минут пять смехотворно крутит задом, затем все выключает и идет на кухню. Подходишь ближе и чувствуешь, как она взвинчена; а еще видишь дорожки от высохших слез на щеках. Потом заглядываешь в коробку с шоколадным печеньем, а там половины уже нет.

– У нас сегодня годовщина свадьбы, – говорит мама рассеянно. Она занята растениями – поливает и обрезает секатором. «Вертушка» по-прежнему крутит спортивную программу, правда, никто не смотрит. Мне скучно, усаживаюсь с Инди посмотреть мультики по другому каналу.

– А сколько лет вы женаты? – спрашивает Индиго.

Тут входит отец. Мама только собралась что-то сказать, как он фыркает:

– Какая разница? Нет никакой любви, все это химические реакции. День святого Валентина – обман и жульничество.

Господи, ну и тупица.

– Что ты понимаешь? – спрашиваю я. – Да и вообще, не лицемерь. У тебя на руке татушка с именем жены.

Он бросает взгляд на запястье, потом тупо пялится в наши мультики. Скуби Ду и Шэгги драпают от вовсе не страшного чудовища. Я вижу на отцовском лице неуверенную улыбку и слышу в ответ:

– Ты просто юная идеалистка. Подрастешь – поумнеешь.

Встречаюсь с ним взглядом.

– Ты тоже подрос и поумнел?

Теперь и Инди внимательно смотрит на него.

– Я никогда не был идеалистом. Я всегда был реалистом. – Отец плюхается в огромное кресло. – И я всегда был занят – зарабатывал деньги, чтобы ты с сестренкой каталась на лошади и училась ненавидеть своего папу. – Нервно хохотнув, он протягивает руку и требу шит длинные волосы Индиго.

– А я всегда буду любить тебя, папочка! – верещит она и прыгает с кровати ему прямо на колени.

Огромным кулаком отец шутливо мнет ее щеки.

– Ты-то, конечно, будешь любить, моя маленькая красавица!

Инди повторяет его движения, и они веселятся, боксируя и играя в драку. Мне этого не вынести – маленькая девочка внутри меня тоже хочет поиграть с ними. Но я встаю и ухожу.

– Ага, целых пять лет, а потом заработают мозги и железы, – бросаю я по пути к дверям.

– Кто это вам на хвост наступил, Ваше высочество? – В его рыке слышится злоба.

Мама испуганно озирается, на лице – изумленное непонимание происходящего; она механически продолжает опрыскивать паучник водой. Я тыкаю пальцем в свое предплечье.

– Сначала посмотри татуировку на запястье, а потом заливай, был ты идеалистом или нет. Сейчас ты просто трус, вот и все.

– Думай, что говоришь, дочь, – рявкает он в ответ. – Ты переходишь границу.

О, любимое выражение. Но я уже не в комнате, поднимаюсь, перепрыгивая через две ступеньки. В этой семье я изгой. Сейчас оплот семьи – мелкая зануда Инди. Ребенок как наркотик – стоит ей появиться в комнате, и они превращаются в сюсюкающих дебилов. А от меня только проблемы, я – живой укор совести, воплощение их жизненной несостоятельности. Потраченные впустую деньги на университет в Стирлинге, который я бросила, еще больше денег вбуханных в Миднайта, от которого, видимо, не будет толку, – он охромел на всю жизнь, а все потому, что я заставила его прыгать через слишком высокое препятствие. Хотела, дура, не отставать от этой стервы Лары с ее Алым Шутом, да куда мне до нее вообще!

Валяюсь на кровати, слушаю Мерлина Менсона «Я не святой» из моего самого любимого альбома «Золотой век гротеска» и читаю Даниэлу Слоумэн.

Здесь недавно появился парень на мотоцикле. Симпатичный такой, из Испании приехал. У него за спиной еще все время этот прилипчивый карлик Джейсон болтается. Ах, как бы я хотела сидеть там, на заднем сиденье!.. Пальцы сами собой ложатся между ног, как вдруг раздается стук в дверь и вплывает его туша. Вижу, он все еще расстроен. Прячу руку за книгой.

– Ты бы лучше в стойло пошла, мерина своего попинала, чем тут валяться да всякую чушь слушать.

Отрываю взгляд от «Жизни поневоле».

– Ветеринар сказал, Миднайту нужен отдых, еще не закончился курс противовоспалительных препаратов.

– Он и тебе велел прохлаждаться? Отведи мерина на конюшню к Ля Рю, там-то его быстро вылечат.

Черт бы тебя побрал, смени пластинку, а?

– Я делаю все, что сказал Добсон…

– Твой никчемный Добсон ни черта не знает. А как ты собираешься обойти Лару, эту ракету, на такой дойной корове?

Этот паразит только жрет и жрет; если ему все время подсыпать в кормушку, он просто лопнет. Мне кажется, ты его перекармливаешь.

– К чему пустая болтовня? – Я отворачиваюсь. Чем грубее он говорит со мной, тем сдержаннее я себя веду. Это наша с ним единственная игра, где я всегда побеждаю, – и он, в конце концов, выглядит деревенским дурачком.

Однако сейчас он не бесится; напротив – улыбается.

– А знаешь, ты здорово похудела. Это большой плюс против Лары. Не расслабляйся, продолжай. – И подмигивает мне.

От такого поведения просто блевать хочется; это у него называется приятное общение.

Ощущение – как будто в душу плюнули и надругались. Прямо так и подмывает пойти в «Бургер-Кинг» и налопаться. Он всегда прекрасно знает, как мне нагадить. И что только мать в нем нашла? Их ведь ничто не связывает. Неужели раньше что-то было? Вспоминаю фото, на которых они молоды; она – хорошенькая, он – такой, как сейчас. Не могу вообразить, что им овладел приступ нежности, даже на какое-то мгновение, чтобы навсегда запечатлеть женское имя на своей коже. Вот бы вернуть к жизни того человека, хотя бы на день!

Сейчас родители совершенно чужие друг другу. Он даже в годовщину свадьбы и минуты с ней наедине не выдержит. А посему заявил, что мы пойдем куда-нибудь отпраздновать «всей семьей». Мог бы свозить нас и в Эдинбург, и в Глазго. Пусть даже в Данфермлин или Керколди. Увы, такие простые движения души за гранью его понимания. Отец построил и отвел нас в «Ля Дюкаль». Неплохой ресторан, но ближе в Кауденбите уже некуда.

– Да, вот разгуляемся! – Я не упущу шанса поиздеваться над ним, услышав такие новости.

– «Ля Дюкаль» – милое место. – В мамином голосе звучат унижение и благодарность.

– Мне за руль нельзя – из-за милых парней из окружной полиции, – объясняет он свой выбор.

Забавно, когда надо ехать на работу, то можно. Я уже готова предложить себя в качестве водителя, но фиг вам – сегодня я выпью.

– А что, общественный транспорт отменили?

– Фу, вонючий поезд! – Индиго морщится.

– Терпеть не могу ждать поездов, а такси – это обдираловка, – объясняет он. – Итак, решено: остаемся в Кауденбите.

Не стану кривить душой, «Ля Дюкаль» мне нравится. Городишко вроде Кауденбита не заслуживает такого заведения. И перекусить есть чем, и капуччино неплохой. Если не смотреть в окно, можно даже внушить себе, что ты в каком-то приличном месте. Как написали в «Санди пост»: «Прекрасные блюда, внимательные официанты, приятная атмосфера». Насчет соседей за столом, правда, ничего не обещали, но, увы, приходится чем-то жертвовать.

– Как мило, – говорит мама. Наверное, если бы она угодила в Освенцим в сороковые годы, сказала бы то же самое.

– Так сколько лет вы все-таки женаты? – спрашивает Индиго, похрустывая гриссини.

– Теперь уже больше восемнадцати. – Отец залпом выпивает вино и снова наполняет бокал. Я протягиваю свой. Он смотрит косо, но наливает.

Когда приносят главное блюдо, у отца звонит мобильник.