Зима в том году стояла снежная и пушистая на редкость. Но то и дело давал себя чувствовать крепкий мороз. Кружила метель с утра и слепила глаза прохожим. Свистел и завывал ветер.

На краю села Домнина, окруженного со всех сторон лесами, приютилась на реке Шаче обширная боярская усадьба. И самое Домнино, и более пятидесяти семи поселков и деревень, прилегавших к нему, и ближайший, находившийся в нескольких верстах под Костромою Ипатьевский женский монастырь — все это принадлежало сейчас боярыне-инокине Марфе Ивановне с сыном. Но самой боярыни не было сейчас в Домнине, она проживала в Ипатьевском монастыре, под Костромой.

В хорошо, заново отделанных палатах устроилась старица Марфа со своим любимцем сыном и молодою инокинею Ириною, младшей своей золовкой.

В далекой Москве осталась княгиня Черкасская. Остался там же и Иван Никитич. Маленькая семья уменьшилась заметно. Но от этого еще крепче сплотились трое людей, заброшенных сюда, в глубь России, в тихую костромскую глушь. В Москве шли выборы, волновалось и шумело людское море. А в Ипатьевский монастырь не долетали никакие слухи из далекой столицы, ничто не смущало покоя обители, никакие мирские толки. Тишь да гладь царили здесь. Молитвы, пост, службы церковные, задушевные семейные беседы да тихая скорбь по томившемуся в плену Филарету заполняли все время двух инокинь и юноши Михаила.

Нередко удосуживался юный Михаил в обществе своего верного дворецкого-дядьки Сергеича наезжать в Домнино, куда старый знакомый, староста Иван Сусанин заманивал его охотою на зайцев да лисиц в обширных окрестных лесах. Гащивал с дядькой по нескольку дней в своей усадьбе Миша под присмотром двух заботливых стариков, а потом снова возвращался в обитель к матери, и снова текла там, под звон обительских колоколов, тихая монастырская жизнь этого, отрезанного от всего мира, глухого гнезда.

Ныне с особенной радостью приехал вместе с Сергеичем Миша в усадьбу. Сусанин оповестил его несколько дней назад, что открыл новые следы зайцев. Предстоял веселый лов, большое развлечение среди однообразной монастырской жизни.

С вечера улегся пораньше Миша. В ночь поднялась метель.

Под свист ее спалось так хорошо и сладко, а наутро, едва проснувшись, юноша увидел слюдовые оконца, запушенные снегом. Увидел и вспомнил предстоявшую потеху. Ужли же ей помешает метель?

— Сергеич! Давай терлик на куньем меху! Да валенки теплые! Небось в них никакой мороз не прошибет! — крикнул юноша, приподнимаясь на постели.

Но старый дворецкий, обычно ночевавший подле в сенях, на этот раз не откликнулся на зов своего боярчика.

Вместо того шла какая-то странная суматоха в сенях… Заговорили два голоса, спорили о чем-то как будто жарко. Потом затихали снова и опять говорили приглушенно, очевидно, с опаскою разбудить Мишу.

Он помедлил немного, выжидая…

И снова крикнул:

— Сергеич!

Дверь распахнулась. Верный дядька очутился на пороге горницы. На нем лица не было. Губы дрожали, руки тряслись, глаза, исполненные тревоги, в отчаянии и страхе смотрели на Михаила.

Точно ножом резануло по сердцу юношу.

— Что случилось? Занемогла матушка? Гонца прислали из обители? — взволнованно срывалось с уст юноши.

— Дитятко мое! Боярчик мой! Здорова матушка… Не ей, а тебе грозит опасность… Тебя злодеи добиваются… Гибель тебе грозит! — не выдержав, кидаясь к Мише, всхлипывая, едва произнес Сергеич.

— Мне?! Какие злодеи? Откуда ты это взял? Кто, кто они? — забросал дядьку вопросами Миша.

— Батюшка! Сам не ведаю… Богдашка Сабинин, зять Сусанина, сейчас из Деревенщины примчал… Сказывает, какие-то воровские люди, не то ляхи, не то разбойники, тебя добиваются… Ищут окрест Домнина. В Железноборовской обители ночевали нынче, всего в пятнадцати верстах отсель, и в Деревенщину дошли. Староста туды с вечера ехал на дровнях за силками для лисиц, ради потехи твоей милости… А они как набегут… Дочку свою Сусанин укрыл в тайнике, а Богдана к тебе прислал. Наказал просить твою милость скореича на коня садиться да в Ипатьевскую обитель скакать к матушке, а он тем временем воровских ляхов в сторону от Домнина отведет… Окручивайся, Христа ради, боярчик, скореича… Да не в терлик боярский, а в простую одежу, благо полушубок да шапка найдутся у дворовых людей. А то могут узнать.

И Сергеич, трясясь от волнения, принялся помогать своему боярину одеваться.

— Впусти Богдана! Пускай расскажет все! — кратко приказал дворецкому Миша.

Вошел молодой крестьянин, женатый на дочери домнинского старосты, живший в дальнем поселке Деревенщине, и подтвердил все сказанное Сергеичем.

Какие-то неведомые люди встретили Сусанина в то время, когда он ехал к зятю за силками для боярчиковой потехи, и велели ему проводить их туда, где жил молодой боярин Романов.

— А рожи у них зверские-презверские, и промеж себя они все шушукаются да то ихнего короля, то какого-то царя молодого московского поминают. По-ляшски все говорят, не понять хорошо-то, а ровно про это! Тесть-то, не будь дурак, и привел их к моей избе. Велел жену спрятать да их покормить для времени. А сам меня сюда снарядил да велел тебе наказать, чтоб духом скакал в обитель по домнинской дороге, а сам он их туды заведет, куды ворон костей не заносит, потому хорошо видать, что не с добром пожаловали они сюда, — закончил свою речь Богдан Сабинин.

— И то, боярчик, мешкать нельзя! Убьет матушку-старицу, коли што случится с тобою! — взмолился Сергеич.

Недолго колебался Миша. Как живой встал перед ним образ матери, любящей беззаветно своего «голубя Мишеньку». Уже ради нее надо было спасаться, бежать от шайки злодеев. Ведь один он у нее, Миша. Без него что станется с родимою? Но Сусанин? Что сделают с ним злодеи?

Сердце облилось кровью в груди юноши, когда он подумал об этом.

Но уже поздно было спасать Сусанина. Он находился среди воровского отряда. Один Бог только мог