Иван встал на ноги и начал читать. Потом сел, поглядел на всех заплаканными глазами и отдал книжку.
Пришел отец этой девушки. Похож на мужика и в сапогах.
— Эт што за Жлоборатория? Вам чего?
— Нам на ночевку, — сказал Иван.
— На ночевку вам? Што тут, ночлежный дом, штоль? Откуда сами?..
— Суржинские мы. Подошла к отцу сама барышня.
— Пускай, пап, остаются. Они хорошие.
— А если што пропадет, ты отвечать будешь? Дыня-голова, обалдела, штоль? Вшей тут плодить?..
Наконец-таки отец умилостивился.
— Ну пущай в передней ляжут и глаза мне не мозолят.
Ночь нашла тучей. Тихо и беспросветно. Иван с Каспийской невестой лежали рядом на попенке. Невеста спала. Иван дремал. И тихо из комнаты забубнил голос хозяина, как будто закапала вода.
Иван прислушался. Отец девушки читал. Тикали часы и капали слова.
«Ты жил, жрал, жадствовал и был скудоумен. Взял жену и истек плотью. Рожден был ребенок, светел и наг, как травинка в лихую осень. Ветер трепетал по земле, червь полз в почве, холод скрежетал и день кратчал.
Ребенок твой рос и исполнялся мразью и тщетой зверствующего мира. А ты благосклонен был к нему и стихал душою у глаз его. Злобствующая зверья и охальничья душа твоя утихомиривалась, и окаянство твое гибло.
И вырос и возмужал ребенок. Стал человек, падкий до сладостей, отвращающий взоры от Великого и невозможного, взыскуя которых, только и подобает истощиться всякой чистой и истинной человеческой душе. Но ребенок стал мужем, ушел к женщине и излучил в нее всю душевную звездообразующую силу. Стал злобен, мудр мудростью всех жрущих и множащихся, и так погиб навеки для ожидавших его вышних звезд. Они стали томиться по другому. Но другой был хуже и еще тощее душою — не родился совсем.
И ты, как звезда, томился о ребенке и ожидал от него чуда и исполнения того, что погибло в тебе в юности от прикосновения к женщине.
Ты стал древним от годов и от засыпающей смертью плоти. Ты опять один и пуст надеждами, как перед нарождением в мир сей натуральный».
Часы вдруг перестали тикать, и Иван заснул до утра напролет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
в коей Иван знакомится с разным лядащим людом
Солнце в городе — пасмурное, слеповатое и вроде с насморком — золотым песком лучей не шваркает оно из утра по окнам: застревают лучи в плотных тучах гари и копоти.
А шлепает изредка солнце грязные и лысые пятерики об камень, об крыши. И пятерики эти тусклы и не так ласковы. Они утром не разбудили Ивана, не разбудили и Каспийской невесты.
Разбудило их другое — хихиканье и сюсюканье за дверью из коридора. Иван прислушался. Разговоры за дверью:
— Хи, хи, хи, а бабеночка-то у него — хи хи! — хорошенькая, мяконькая да сдобненькая…
— А грудка-то, папенька, грудка-то у нее, как две просфорочки… Ах, ах, ах!
— Пшел вон, чертенок, дай-ка я загляну разок!
— Загляни, папенька! Иван вслух подумал:
— Ишь, черти, какие похабные люди оказались, а? Отец и сынок. И быстро вскочил он, толкнул дверь пинком. Раздался стон и ох:
— О-о-о-х, ч-черт!
Папенька гладил рукою лоб, на лбу вздувалась красная шишка.
— Ах, ты старый развратник! — захохотал на него Иван. — В щелочку подглядывал? Все у вас в городе такие, ай ты один?
— Все, дяденька, — ответил за отца сынок, оказавшийся верзилой лет 17–19.
— Что же вы, городские люди, в бабе одну бабу видите? Человека в ей нету, по-вашему?
— А что ж? Баба — существо дешевое, разумом тощая…
Иван поглядел на невесту — стоит, не ответит. Богатая душа, немое гордое сердце. Вышел Иван с ней на улицу.
Осеннее солнце нагнетало силу в землю — и земля шевелилась, и шевелилось все, что живет на коже у ней: селения и города всякие.
Человек, как арбуз, — ночью растет, а днем споет. Ночью из тела вся усталь выкипает и из живота втекает в мозг и в сердце питательная сила, бывшая хлебом, полем и солнцем.
Шли-шли Иван с Каспийской невестой. Есть охота взяла — сели на каменные порожки, чтоб животы не растрясать зря.
Подошел к ним человек. Высокий, худой и сумрачный весь… Стал против невесты и говорит, как бы сам себе:
— Вот что, дорогие жизни. То, что делает жизнь и привязывает меня к ней… Женщина, я гляжу на тебя и не требую больше смысла жизни и не ищу истины. Я доволен… Благодарю тебя… Будь здорова и бессмертна».
И человек этот поклонился низко и пошел далее своей дорогой. Иван помозговал некоторое время и догнал этого человека.
— Ей, есть охота. Человек остановился.
— А ты кто ей?
— Брат.
Человек вынул из кармана кой-какие бумажные средства, снял перстенек с мизинца и ссыпал все это в горсть Ивану.
— Возьми, брат, я едой и охотой за деньгами не занимаюсь… Ничего более нету. Всуе мятется всяк земнородный…
Иван пошел к Каспийской невесте. Гляди, и тот воротился к нему.
— И тля зрит и мудрует, — не только человек — царь праха. Поэтому беритесь и питайтесь. Но не множтесь — довольно даже одного человека на земле. К чему миллиарды их? И пойдемте со мной. А то тебя (он на невесту поглядел) украдут тут…
— Кто ее украдет? — спросил Иван.
— Человек жить не может — он боится своей души и спускает ее в женщину. Если прекрасна женщина — душа в нее уйдет сразу вся. Только раз надо совокупиться с нею — и душа утечет с семенем вся.
Иван слушал и не понимал.
— Пойдем со мной, — сказал этот человек ему, — я тебе расскажу про все. Больше меня никто не знает.
И они пошли по улицам, мимо людей, не замечая бешенства мятущихся во имя истребления самих себя.
Люди работали, чтобы иметь над головой крышу, на теле одежду, в животе хлеб — и чтобы по ночам
