Она сперва села, а затем прилегла на самый краешек, рискуя свалиться.

— Так-то лучше. Ну, на чем мы остановились?

— Мы спорили, кто из нас заслуживает увезти домой Электру.

— Ты уже дала котенку имя?

— Имя неопределенное, основанное на личных качествах, а не на принадлежности к полу.

— Так ты даже не посмотрела?

— И не стану. Электра. Продолжай.

— Что я могу сказать, в свою пользу? Ну что ж…

Его глаза из-под прикрытых век внимательно осматривали комнату.

С минуту он задумчиво глядел в потолок, а затем сказал:

— Знаешь, с котами все так странно получается. Когда я был маленьким, бабушка с дедушкой велели мне и моим братьям утопить приплод котят. Мы все пошли, и братья сделали это, а я не выдержал и убежал.

Воцарилось долгое молчание.

Она посмотрела на потолок и сказала:

— Ну слава богу.

Снова повисла пауза, потом он сказал:

— А несколько лет назад произошло нечто еще более примечательное и не такое печальное. В Санта-Монике я зашел в зоомагазин к поисках котенка. Там было, наверное, штук двадцать или тридцать котят всех мастей. У меня глаза разбежались, а продавщица указала на одного из них и сказала: «А вот этому действительно нужна помощь».

Я посмотрел на кота: он выглядел так, будто его постирали в стиральной машине и отжали в центрифуге. Я спросил: «Что с ним случилось?» А она сказала: «Этот котенок принадлежал человеку, который его бил, поэтому он всех боится».

Я заглянул котенку в глаза и сказал: «Его-то я и возьму».

Я поднял кота — он страшно испугался — и отнес его к себе домой. Дома выпустил, и он сразу бросился вниз по лестнице, спрятался в подвал и ни за что не хотел выходить.

Больше месяца я носил в подвал еду и молоко, пока наконец постепенно не выманил его оттуда. После этого мы стали друзья не разлей вода.

Совсем разные истории, правда?

— Да уж, — сказала она.

В комнате уже было совсем темно и очень тихо. Маленький котенок лежал между ними на подушке, и оба приподнялись, чтобы взглянуть, как он там.

Он спал глубоким сном.

Они лежали, глядя в потолок.

— Мне надо рассказать тебе кое-что, — помолчав, сказала она, — о чем я все не решалась сказать, потому что это звучит как особое обстоятельство в мою пользу.

— Особое обстоятельство? — переспросил он.

— Так вот, — продолжала она, — сейчас у меня дома лежит вещь, которую я скроила и сшила специально для моего котеночка, который умер неделю назад.

— И что это за вещь? — поинтересовался он.

— Это… — сказала она, — пижама для кошки.

— О боже! — воскликнул он. — Ты победила. Этот зверек твой.

— Нет, что ты! — закричала она. — Это нечестно.

— Человек, который сшил пижаму для кота, достоин победы в этом состязании, — заявил он. — Этот человек — ты.

— Я не могу так поступить, — возразила она.

— Я настаиваю, — ответил он.

Долгое время они лежали молча. Наконец она произнесла:

— Знаешь, а ты не такой плохой.

— Не такой плохой, как что?

— Как я подумала про тебя вначале.

— Что такое я слышу? — спросил он.

— Наверное, я плачу, — ответила она.

— Давай-ка поспим немного, — предложил он наконец.

Луна осветила потолок.

Она перемеряла три платья, и ни одно не было ей впору. Сейчас они словно принадлежали кому-то другому. От волнения она так покраснела, что к ней не шла никакая одежда. От жара ее стройное тело располнело, так что все платья, казалось, стягивали его корсетами. А тут еще пудра рассыпалась по полу, как снег, а губы неровно накрасились, и она взглянула на себя в зеркало с изумлением, будто увидела там привидение.

— Бог мой, Лидия! — показалась в дверях Хелен. — Он всего лишь мужчина.

— Он Джон Ларсен, — возразила Лидия.

— Это еще хуже. Волосы дыбом, руки ниже колен, тонкогубый, глазки бегают, и вот он здесь — здрасьте пожалста!

Лидия расплакалась. Она сидела и смотрела в зеркало на свои слезы.

— Прости, — сказала Хелен. — Но он такой дурак.

— Хелен!

— Ты моя родная сестренка, вот и все.

— А для меня он бог.

— Не надо больше плакать. Раз он для тебя бог, пусть будет бог. Теперь, когда наши родители померли, я тебе как мать, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. У меня было достаточно мужчин, чтобы сказать: они все придурки и лгуны, все до единого. Цирк уехал, а эти остались: макаки, клоуны и свистуны.

Лидия пребывала словно во сне.

— Для меня он добрый, красивый, порядочный. На улице с нами раскланивается. Он ведь никогда не был у нас в доме, а? Ни разу слова плохого не сказал. И тут вдруг сегодня звонит мне по телефону и говорит, что хотел бы заскочить на часок со мной повидаться. Я весь день плакала, так счастлива была. Я же годами не решалась ему позвонить. Я видела его перед табачным магазином «Юнайтед сигар» с тех самых пор, когда мне минуло шестнадцать, это было двадцать лет назад, и мне всегда хотелось остановиться и сказать ему: «Я люблю тебя, Джон, увези меня отсюда, будь моим». Но всегда проходила мимо. И, знаешь, иногда в последние годы, когда мы с тобой проходили мимо, мне казалось, в его глазах было что-то такое, будто он