Вейден. Вернее, не сам Вейден – он смирно сидел взаперти, – а мысли о нем. Я как-то наведалась к колдуну в темницу и убедилась, что он не просто терпеть меня не может, он меня ненавидит! И что с ним делать? Выгнать опасно, но не держать же его в цепях всю оставшуюся жизнь! Разве только казнить, но это нерационально, хороший колдун дорогого стоит. И я приняла решение…
– Ну что? – спросила я, спустившись как-то в подвал. – Жив ещё? Месть обдумываешь?
– Как же я тебя ненавижу… – тихо ответил Вейден. Мне и впрямь стало не по себе от его взгляда, а напугать меня – это надо постараться.
– Ненавидь сколько душе угодно, – отозвалась я, потом позвала сторожа и тихо отдала ему кое-какие указания касательно Вейдена. – И выбирай выражения, когда разговариваешь с королевой!
В следующий раз я пришла через несколько дней.
– Как дела? – спросила я. Вейден не ответил. – Пить не хочешь?
Вейден смерил меня яростным взглядом и выдавил что-то нечленораздельное. Да, без воды и в самом деле ни туды, ни сюды…
– Хочешь, – удовлетворенно кивнула я. – Ну, попроси меня, может, дам воды… Давай, давай, умоляй меня, да на коленях, как полагается! Я жду!
Вейдену, наверно, очень хотелось жить, раз он пошел на такое унижение. Он действительно встал на колени и выговорил:
– Пожалуйста… прошу тебя…
– Плохой из тебя актер, – вздохнула я. – Ладно, я добрая сегодня. Держи!
Я кинула за решетку полную фляжку. Вейден осушил её одним глотком.
– А это – на закуску, – сказала я и бросила к его ногам порядком сморщившееся яблоко.
По глазам Вейдена я увидела, что он всё понял. Вовсе не вода была в этой фляжке, а остатки приворотного зелья. Но… ненавидеть меня меньше он не стал… Вот так. Теперь навредить мне он не мог, потому что любил меня до безумия. Но и ползать за мной на коленях он не стал бы, поскольку по-прежнему люто ненавидел. Ах, надо было заставить его принять зелье из рук моей нянюшки… Задним-то умом все крепки!
4
Через пару дней я рискнула выпустить Вейдена из темницы. Я поселила его в дальней части дворца, в башне.
Дворец, надо сказать, был строением весьма бестолковым. Плана застройки я пока не нашла, но в том, что здесь есть потайные ходы, не сомневалась, надо было лишь отыскать их, чем я и занималась на досуге. Вот в башне, самой последней пристройке, таких ходов точно не имелось, именно поэтому я и определила туда Вейдена. Не хватало, чтобы он заявился ко мне ночью через потайную дверку и что-нибудь отчудил…
А ещё через две недели меня постигла тяжелая утрата: скончался мой драгоценный супруг. Думаю, от неразделенной любви. Разумеется, я организовала пышнейшие похороны, страна погрузилась в глубокий траур, я печалилась, как могла, а ко мне в гости заявился дражайший папенька. Ему только повод дай…
Когда папенька подкатил к парадной лестнице, я вышла ему навстречу. Надо сказать, траур шел мне невероятно, и я решила, что буду очень скорбеть по мужу, чтобы не снимать полюбившийся черный цвет как можно дольше.
– Доча!! – заорал папенька, завидев меня, и распахнул объятия.
– Папаня! – рявкнула я в ответ и позволила себя немного потискать. Тут я узрела ещё одну знакомую фигуру и ужасно обрадовалась: – Нянюшка!!
– Дитятко! – громыхнула она басом и, расшвыряв некстати подвернувшихся лакеев, сгребла меня в охапку и легонько подбросила вверх.
Мои юбки взметнулись в воздух, придворные впали в шоковое состояние при виде такой непочтительности к моей особе, но, поскольку замечания нянюшке я не сделала, произвели соответствующие умозаключения. Думаю, в ближайшие несколько дней у нянюшки отбоя не будет от всяких просителей… Представляю, что она может сказать в ответ на просьбу составить протекцию!
Я подавила смешок и повела папеньку во дворец. Папенька вел себя, как дома, то есть совершенно неприлично: хлопал фрейлин пониже талии, присвистывал при виде богато убранных залов и шумно восторгался ливреями слуг. По-моему, он решил, что это исключительно его заслуга: ведь это он воспитал такую замечательную дочку, как я!
Принимать августейшего родителя полагалось в огромном зале. Там стоял такой длины стол, что разговаривать с человеком, сидящим на противоположном конце, не представлялось возможным. Впрочем, папеньку сие обстоятельство нимало не смущало, поскольку голосина у него – дай боги каждому… Вернее, не дай боги!
– Иля!! – заорал он в очередной раз, и пожилая графиня уронила себе на платье устрицу.
– Чего тебе? – отозвалась я, без особого труда перекрывая гул разговора. Зычный голос – это у нас семейное.
– Пошукай там насчет горчички! – попросил папенька. – Пресновато у тебя готовят!..
– Не любо – не кушай! – сказала я, но горчицу велела-таки принести.
Папенька вообще не признает разных там изысканных яств, ему подавай поросенка, целиком запеченного на вертеле и пару кувшинов доброго винца, вот тогда он останется доволен! Устрицы он называет «склизкой гадостью», про спаржу говорит «что я, баран, траву жевать?», а восхитительный ликер однажды обласкал «липкой дрянью», что не помешало ему вылакать всю бутылку.
Нянюшка моя не настолько привередлива, ест, что дают, да и выпить не дура. Прокормить её, по правде сказать, нелегко, но это, право, пустяки… Я, признаться, тоже люблю поесть, но приходится держать себя в руках и делать на приёмах вид, что я ем, как птичка. Это потом, у себя в апартаментах, я отвожу душу…
Но я отвлеклась.
Вейден – его тоже пришлось сажать за стол, как-никак придворный колдун! – взирал на моего дражайшего папеньку с нескрываемым отвращением. Фу-ты, ну-ты! Можно подумать, никогда не видел, как король обгладывает баранью ногу! А если не видел, то и нечего таращиться, все приличные придворные давно уже отвернулись, а кое-кто даже пересел, чтобы папенька не забрызгал их подливкой… (Мой дражайший супруг, чтоб ему на том свете не икалось, тоже себя за столом вел, прямо сказать, не идеально, но при нем Вейден, помнится, рож не корчил!) Сам Вейден, по-моему, ничего не ел. Он, если мне не изменяет память, вегетарианец. Если кто не в курсе – это такое извращение, когда человек не ест мяса. И ладно бы больной был или там отшельник какой-нибудь, а то ведь здоровый мужик! Наверно, он потому и злой такой, что всегда голодным ходит.
К счастью, ужин заканчивался. Подали десерт. Папенька, конечно же, разом умял половину торта, сказав возмущенно пищащим фрейлинам, которым ничего не досталось, «Стройнее будете, цыпочки!», чем поверг их в изумленное состояние. Вейден сломал вилку, по-моему, от злости, но так ничего и не сказал. Придворные натянуто улыбались, я невозмутимо восседала во главе стола, демонстрируя безупречные манеры, а нянюшка под шумок приканчивала вторую бутылку ликера…
После десерта я пожелала уединиться с августейшим родителем в своих апартаментах. Нянюшку унесли в отведенные ей рядом с моими покои – пришлось выставить оттуда престарелую герцогиню, носившую титул главной смотрительницы королевской опочивальни… И на что ей, спрашивается, там смотреть?
– Ох, Иля! – радостно сказал папенька, когда мы остались вдвоем. – Далеко пойдешь!
– Куда уж дальше! – фыркнула я. – Ты чего хотел-то от меня? Думаешь, поверю, что ты просто так заявился, поддержать меня… – тут я картинно всхлипнула, – в моем горе?
– Иля, не надо комедий! – поморщился папуля. – Ловко ты с муженьком устроила! Моя школа… Сознавайся, подсыпала ему чего в супчик?
– Ежели вы насчет яду, папенька, – сказала я, переходя на придворный жаргон, – то пальцем в небо попали, чиста я перед законом людским и божеским. А что до чего другого…
Тут я гадко ухмыльнулась, папенька ухмыльнулся понятливо, и мы громко захохотали.
– Так чего надо-то? – спросила я, отсмеявшись.
Надо папеньке было совсем немного: деньжат на проведение армейской реформы. Поскольку реформа заключалась исключительно в переименовании всех должностей в свежеизобретенные папулей и в пошиве новых мундиров им же придуманного фасона, то я отказала наотрез. Папуля принялся давить на жалось и на дочерние чувства, утверждая, что если бы не он, черта с два я составила бы такую замечательную партию. Однако я уперлась и недвусмысленно дала понять, что на ветер деньги бросать не намерена. Часа два мы препирались, потом папуля выдохся, утер пот со лба и сказал:
– Ладно, пес с ней, с военной реформой… Просто так деньжат подкинешь?
– Просто так – подкину, – охотно согласилась я. – Опять у тебя казну обнесли, что ли?
– Казначей мой, сволочь, ворует! – пожаловался папенька. – Да так ловко, никак я его за руку не поймаю…
– Капкан медвежий поставь… – зевнула я. Если бы речь шла о финансовых махинациях с ценными бумагами, у папеньки не было бы никаких шансов. Но поскольку в моем родном королевстве ни о чем подобном отродясь не слыхивали, а казну держали в подвале, то казначей не с бухгалтерской отчетностью мухлевал, а попросту набивал себе карманы золотишком. – Только сам в него не попадись, как в прошлый раз…
Прошлый раз был весьма памятен. Тогда папуля заподозрил, что заезжий менестрель, вместо того, чтобы чинно распевать серенады под моим балконом, лазит в окошко к любимой папулиной фрейлине. Папуля замыслил охальника изловить, для чего установил под этим самым окошком здоровенный капкан. Две ночи он караулил, потом благополучно обо всем позабыл, сам полез к красотке и попался в капкан. Боже мой, как он орал!.. Я думала, дворец обрушится…
Папенька тоже
