впадения ее в Неву. С ним и мы обосновались — я да Быся, да Яков, да сербин Ладко, да сокольники Варлап с Нефешей. Помолились коротко и улеглись там. Дождь тихо шуршал по полотну нашей ставки, а в ушах все ревело и скрежетало побоище, долго не давая уснуть. Наконец то один, то другой перестали ворочаться с боку на бок, захрапел Варлап, а вскоре и я погрузился в мятежный сон.

Снилось мне одно хуже другого. То привиделось, будто, наоборот, один только Ратмир в живых остался да я грешный, а остальные все пали тут. То привиделся утлый свеянин, которого я собственным топором надвое развалил. Он еще почему-то по-русски орал, требовал у Александра его сердце. Эдакой образине и на свет не положено было рождаться. А тут приснилось, будто он по берегу ходит и бормочет: «Где же оно? Где же оно?» — ищет сердце Александра. И меня всего ужасом покрыло — стало быть, убит князюшко наш, коль эта мерзкая тварь его сердце разыскивает. Проснусь в страхе, перекрещусь и опять ухожу в страшные сны. Лишь под утро дал мне Бог облегчение. Вижу я во сне прекрасное солнечное утро, рассвет — аж глаза застит, и из этого рассвета мне вдруг голос Ратмира: «Ладно уж, Савка, прощаю тебя, собаку! Давай, братишка, обнимемся!» А я и хочу обняться с ним, да не могу — разве можно обняться с рассветом?.. Злюсь на Ратмира, и в то же время смешно мне от такого его озорства: «Шутить надо мной удумал? Вот я сейчас обнимусь с тобой, иродом! Вот я сейчас ребра-то тебе…» Он тоже смеется: «Ишь ты, спят они! А идите-ка да поглядите, что там на другом берегу Ижоры понавалено!»

Тут я вскочил и увидел, что это ночной дозорный Твердимил Добрята нас будит. И с весьма веселым видом, будто вчера мы не кровавым побоищем развлекались, а хмельным попоищем.

В ставке горела Александрова лампада, с которой он не расставался с того самого благовещенского утра в Торопце. Но кроме лампады, в шатре уже шевелился зыбкий свет утра. Ночь после битвы миновала.

— А що там на другом берегу, Тверко? — позевывая, спросил Быся. — Неужто свии возвернулись?

— Точно, возвернулись, — ответил Твердимил. — Да токмо мертвые.

— Яснее толкуй! — приказал Александр. — Как это могли мертвые к нам прийти?

— А пойдемте да и поглядим, — веселился Добрята. Нечего делать, встали, призвали отца Николая, тот совершил утренние молитвы, и мы отправились туда, куда нетерпеливо вел нас ночной дозорный. Я, честно говоря, очень был недоволен, потому как вчера мы, обессилев после битвы, почти ничего на ночь не поели. Дождь почти совсем утих, еле-еле накрапывал, но небо по-прежнему было затянуто серым облачным покрывалом.

Накануне, засыпая, я, помнится, сжевал половину окорока, который за ночь растворился у меня в брюхе бесследно, и теперь там скреблось и урчало так, будто это не живот, а населенная грешниками преисподняя. В самый раз было сесть да основательно подкрепить свои силы, а не перебираться на тот берег к каким-то невесть откуда взявшимся дохлым свеям. Их и на этом берегу порядком еще было навалено, только-только начали рыть яму. Пусть радуются, что Господь смилостивился над ними — омыл тела их ночным дождиком.

Перебравшись на лодке через Ижору, мы очутились на другом берегу, и там нашим глазам открылось и впрямь необъяснимое зрелище. Вчера наши тут не сражались со свеями, хватило горячих дел и на правом берегу Ижоры. Но тем не менее, и здесь все было сплошь завалено порубленными, помятыми, растерзанными телами. Мы принялись внимательно рассматривать их, пытаясь найти у трупов русские приметы — рисунки на щитах, знакомые виды оружия, доспехов и снаряжения, но все лежащие тут мертвецы, щедро омытые дождем, имели только латинские признаки — римские кресты на корзнах, свейские, мурманские и датские львы и короны на щитах, сумьские солнышки и елени, всякое прочее, что мы видели вчера на врагах и чего не бывало у наших.

— Эко дивно, Славич! — вопросительно сказал я князю. — Откуль же они взялись тут, проклятые?

— Не иначе как сами с собою поцапались, — предположил Сбыслав.

— Гляньте, и впрямь они тут друг друга истребляли! — Твердимил подвел нас к двум трупам, которые в предсмертной ярости проткнули друг друга копьями. Так и лежали, продолжая и в обличье смерти злобно взирать один на другого, словно хотели еще раз убить друг друга. Из-под одного Варлап вытащил щит со свейскими коронами, на другом был белый плащ с нашитым на плече черным мурманским враном.

— Что же это, Славич? — продолжал удивляться я. — И впрямь тут свей с мурманами подрались?

— Не только, — заметил Яков. — Вон дански лежат, а вон — сумь возгрятая. Такой вид, будто они все тут в кучу смешались и слепо друг друга истребляли.

— Что же за сила подвигла их к такой свирепой взаимной схватке? — спросил Нефеша Михайлов.

— Должно быть, заспорили, по чьей вине битву проиграли, — предположил Варлап Сумянин.

— Страшное дело, — угрюмо промолвил князь Александр. — Экое озлобление!

— Мало нам работы на том берегу, еще и тут закапывай, — осерчал я на мертвых папежников.

— Да уж, — согласился Добрята. — Уплыли и не дали себе задачи своих мертвецов земле или воде придать.

— Видать, так они папой римским обучены, — усмехнулся Сбыся. — Одичали немцы под папою.

Тем временем лежащие тут мертвецы были подсчитаны, и получалось, что сражение на левом берегу Ижоры развернулось вчера нешуточное, а с учетом тех, кого мы на правом берегу положили, войска Улофа и Биргера уплыли к своим далеким берегам изрядно потрепанными. Стало быть, теперь уж их скорого возвращения ждать было бы бессмысленно. Александр объявил сборы и возвращенье в Новгород.

Наконец-то — аж к полудню! — мы сели обедать, разместившись на том самом холме, где вчера рано утром Луготинец положил свейскую заставу. Побитые тут свей еще вчера были снесены вниз к реке и отданы своим единоплеменникам. Теперь они, обгорелые, лежали на дне в своих обугленных шнеках, ставших им гробами. А мы сидели здесь живые и на месте их кострища развели огромный свой костер. Жарили на нем мясо, душистое и дымящееся, рвали его зубами и ели, запивая вином и пивом.

Утолив голод, я вновь загрустил, вспомнив Ратмира, с которым так и не успел помириться. Но теперь мне уже не было так тяжело, как вчера, когда мы стояли и смотрели вослед уходящим свеям. Теперь у меня был мой утренний сон, в котором Ратмирушка сказал мне, что прощает меня.

— Эх, жаль, не стало Ратмира! Некому песню спевать, — словно прочитав мои мысли, глубоко вздохнул Александр Ярославич.

— Хоть бы Юрята остался, а то зараз обоих певцов скосило косой смерти, — сказал Быся, медленно жуя оленятину.

Долго потом все молчали, бессловесно поминая погибших наших славных певцов. Первым заговорил Елисей Ветер, который не ходил с нами на левый берег Ижоры глядеть битых там папежников.

— Како мыслишь, княже, кто же побил тех, на том берегу Ижоры-реки? — спросил он.

— Известно кто, — вмиг заблистал своим дивным взором Александр Ярославич. — Ангелы!

— Ангелы? — удивленно переспросил я.

— Конечно, ангелы, — улыбался князь так, что показалось, будто дождливый день озарился лучом солнца, — братья Борис и Глеб. Их Пельгуся видел накануне, видел, как шел по реке насад, а они плыли на нем и говорили друг другу: «Поможем нашему сроднику Александру!» А где Пельгуся? Позовите его. Он подтвердит.

— Не тереби его, княже, — сказал Миша Дюжий. — Горе у Пельгуси. Вчера стрелой ранен был его брат, а сегодня он от раны скончался утром.

— Брат? — так и вскочил я от этого известия. — Ипатий?

— Ипатий.

— Который еще некогда лаял?

— Он самый. А теперь вот голову сложил за наше дело.

— Эх ты! — обрадовался я, но в следующий миг меня насквозь прожгло нестерпимым стыдом. Да так прожгло, что если бы я тотчас ничком рухнул в жарко горящий костер, он показался бы мне не огнем, а легким паром. Ведь я и впрямь обрадовался известию о смерти Ипатия. Мигом сквозь меня пронеслось грешное мечтание о том, как я отыщу вдову ижорца, мою Феврошу… Ах я подлец! Возмечтал о вдове того, кто голову сложил за други своя в битве против врагов Земли Русской!.. Не прощай меня, Ратмир! Рано меня

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату