— Опомнись, дурень! — нахохотавшись, острожился князь Александр. — Видать, мозги у тебя от жару расплавились. Бери ушат да неси воду.

Когда от Свякиных «сестер» не осталось и следа, из парилки медленно вышел отец Николай. Он проверил взором наличие только мужского пола в предбаннике и провозгласил:

— Благорастворение телесей!

Стали обливаться студеной водой. Тут Александр заметил на груди у себя лиловый ожог в виде крылатого креста. Серебряная ладанка, раскалившись в парилке, оставила свое тавро. Летучий крест, вырезанный на ее поверхности, четко отпечатался на нежной юношеской коже.

— Ох ты! — заметил клеймо Ратмир. — Надо было снять ладанку.

— Надо было, — сказал отец Николай. — Крест на тебе кипарисный, для парной безопасный. А ладанка серебряна, вот и обожгла.

— Да и хорошо ли, отче Николае, что я с ладанкой Владимира Крестителя в парную залез? — вдруг испугался Александр.

— Ладанка Святого Владимира? — восторженно выпучил глаза посадник Ладко.

— Владыка Спиридон наградил меня вместе с благословением на битву, — поведал ему Александр.

У пылкого Ладомира аж дыхание зашлось от восторга. Он бросился перед Александром на колено:

— Дозволь, княже, поцеловать сию ладанку! Он — Владимир, я — Ладимир.

— Изволь, целуй… — растерялся князь и снова взглянул на отца Николая. Тот весело усмехался. Когда Ладко приложился губами к вырезанному на крышечке летучему кресту, иерей тоже приблизился и с благоговением поцеловал Александрову святыню.

Свяка пуще прежнего преобразился. Лицо его сияло:

— Братушки! Сам Святой Владимир у меня в бане парился!

— Да полезно ли сие для мощей?.. — усомнился сокольник Варлап.

— Почто такое говоришь, брате! — возмутился Ладко. — Свякая кость парилку обожает, будь она живая или упокоенная! Князю Владимиру одно радо было хотя бы малюсенькой частичкой своего тела вновь побывать в бане. О свечан дан! Якой торжественный день послал ми Господь Бог Иисус Христос! Слава Тебе Господи, слава Тебе!

— Нет, — настаивал Варлап Сумянин, — пусть всеже иерей рассудит, можно ли святые мощи банным паром томить?

— Рассуди, отче, молим ти! — слезно обратился к отцу Николаю Ладко.

Отец Николай улыбнулся, почесал затылок, огладил влажную бороду и сказал:

— Возбранения нету.

— Велик Господь православный! — радостно подпрыгнул посадник Ладомир.

— Ты, княже, когда еще раз в жар пойдешь, ладанку в кулаке зажимай, а то вон какую метку себе выжег, — посоветовал другой сокольник, Нефеша Михайлов.

— Может, оно и хорошо, — тихо ответил Александр. Вскоре снова полезли в парилку. Ладко неутомимо плескал на камни ковшики разных травяных отваров, удивляя гостей все новыми и новыми ароматами пара. Нечего сказать — баня у него на славу получилась. Банились долго, до полного размягчения костей, казалось, даже головы у всех стали мягкие, будто свежеиспеченные пироги. Отпаивались ледяными квасами, коих тоже разнообразнейшие виды предоставил гостеприимный Ладко. Потом вышли на берег Волхова и здесь отдыхали на расстеленных толстотканых покрытиях, было упоительно тепло и хорошо на бережку, и всех сморило сном.

Александр лежал на боку, упершись щекой о пятку ладони, смотрел, как плавно идут воды реки, и ему было несказанно радостно на душе. Он благодарил Бога, что еще не сегодня надо будет идти и убивать наглых свеев, что можно вот так полеживать себе и наслаждаться жизнью. Он твердо наметил, что все должно произойти на рассвете в день Святого Владимира. Не случайно же он, Красно Солнышко, знак дал — заклеймил Александра своим крылатым крестом. Тавро это ощущалось теперь на груди приятным жжением посреди адамова ребра, между персями. Это жжение тихо гудело в лад похрапыванию и посапыванию раскинувшихся поблизости соратников, и из крылатого креста выезжали на бережок светлые всадники, рубили мечами прибрежную траву, приговаривали: «Вот вам, свей! Вот вам, свей! А ведь свей — просто всей. Просто всей, вот и все. Не святые, а всятые, все такие-рассякие. И они нам нипочем — рассечем и посечем!»

— Славич! Просыпайся! Вечер уже, — будил его Савва. — Конница наша пришла. Быся и Луготинец первый конный полк привели. Да скоро в церкву позовут — канун Гаврилы стоять.

Он мигом вскочил на ноги с чудовищной мыслью о том, что проспали свеев, будто не пару часов, а несколько дней предавались блаженному сну на волховском кисельном бережку. Но быстро сообразил, что сие невозможно, и успокоился.

— Пришли, говоришь, фари наши? — переспросил он, потирая лицо горячей ладонью. Ужасающе хотелось есть.

Они отправились смотреть, в хорошем ли виде дошла до Ладоги конница. Все было в полном порядке. Наспех перекусив, отправились снова в храм Святого Георгия, где выстояли весь канун завтрашнего праздника Гавриила Архангела. Ладко стоял плечом к плечу с Александром и все время оглядывался с улыбкой, радуясь, что они рядом именно в такой день, в канун его именин. Александр хорошо понимал это и тоже в ответ улыбался добродушному сербу. Еще он время от времени поглядывал назад, потому что волновался о всей коннице, и облегченно вздыхал, видя, как один за другим прибавляются в храме остальные ведущие всадники — вот Димитрий Шептун появился, а вот Елисей Ветер, за ним Ваня Тур прорезался и, наконец, еще один завтрашний именинничек — Гаврило Олексич. Стало быть, вся конная рать притекла в Ладогу, можно быть спокойным.

Приложившись к кресту местного епископа, отправились пировать. Ладимир весь светился, предвкушая, как станет подчевать дорогих гостей. Столы в его пирной палате и впрямь ломились от яств. Одно только явно огорчало Свяку — рот у каждого только один, а хотелось одновременно и этим угостить, и этим, и тем, и вот этим.

— А вот, Леско, мои вина, я их сам делаю, гроздовые и яблочные. А вот пиво осемнадесяти видов. Как бы тебе каждое попробовать, ах ты! А вон — меды разнообразные. Да ты совсем не пьешь, как я гляну! Ну хоть кушай побольше. Не желаешь вин? Нет, тогда отведай вот этого истинно сербского напоя!..

И Александр, не будучи любителем хмельных напитков, все-таки пробовал по чуть-чуть того и другого, дабы не обидеть распахнутого душой хозяина. Отведав великое множество блюд и напитков, он снова, как тогда на бережку, разомлел, растаял и уже мечтал о блаженном сне, когда дошла очередь до песен. Замычали, загудели, заголосили то на том, то на этом конце пиршества, и надо было владычным окриком пресечь это на корню:

— Стойте! Пусть Ратмир и Юрята запевают, а все остальные вежливо их подхватывайте, да никто же не перевысит свой голос над голосом Ратмира, певца наилучшего!

И Ратмир запевал, за ним — Юрята, а все остальные подтягивали, и только озорной Савва время от времени пытался все же перекричать Ратмира и Юряту, но это пока мало кто замечал. Постепенно, под действием хмельного, и другие стали петь невпопад с Юрятою и Ратмиром, и вновь Александр вмешался:

— Теперь же хочу одного только Ратмира послушать. И пусть иные все молча внимают. А ты, Ратмир, спой нам ту новую, которую я один раз только слышал, про Игоря.

Не сразу, но все затихли, Ратмир взял струны, заиграл на них и, не спеша, медленно и красиво повел длинную песню:

— Не лепо ли ны бяшет, братие, начаты старыми словесы трудных повестки о полку Игореве, Игоря Святославича…

И смолкло веселье окончательно, задумчиво и внимательно стали слушать песню Ратмира. И вступал князь Игорь в злат стремень, и ехал по чисту полю, и солнце ему тьмою путь заступало, и шли ему навстречу половцы, а Русская земля за шеломянем оставалась… И в другой день кровавые зори свет поведывали, летели стрелы каленые, гремели сабли о шеломы, трещали копья харалужные, и черна земля костьми усеивалась, а кровью поливалась, и раненый Игорь стенал во плену половецком… И не могли держать в