Был десятый час вечера, уже стемнело. Погода стояла самая осенняя, а меня всегда радовало это время года. Наверное, это как-то связано с воспоминаниями о школьных или студенческих годах, когда палая листва служила своеобразным вестником восхождения на новую ступень жизни.
Я отправился не прямо к дому незнакомки, а пошел кружным путем, непринужденно шагая по пустынным ночным тротуарам, между фонарями, которые сеяли желтый свет.
Меня переполняло… нечто. Да, я чувствовал себя глуповато, но ощущал и некую вовлеченность. В данный момент я не редактировал чужие тексты. Не вез Оскара в школу или из школы. Не слушал рассказы Хелен о ее работе. Происходящее относилось только ко мне.
В конце концов я очутился на перекрестке с нужной мне улицей. Остановился и поглядел по сторонам, оценивая дорогу иначе, уже не просто как путь к кафе, где я покупал свой утренний кофе латте.
Улица оканчивалась — или прерывалась — воротами, не пропускавшими посторонние автомобили, поэтому вокруг было очень тихо. Если кто-то и мог сюда вдруг подкатить, то лишь обитатели соседних домов.
Я остановился на противоположной стороне улицы и посмотрел на дом, в котором жила незнакомка, ярдах в двадцати через дорогу. На втором этаже тускло светилось одинокое окно — наверняка спальня. Свет поярче горел в цокольном этаже, где, похоже, сосредоточилась жизнь.
Сердце у меня забилось часто и тяжело. Тело и разум словно бы внезапно осознали, что поведение хозяина изменилось, что сам он соскочил с наезженной колеи и занялся чем-то новым.
Я перешел улицу. Медленно зашагал по противоположному тротуару, мимо дома. Не останавливаясь, покосился вправо и книзу.
В цокольном этаже виднелось одинокое окно, сверху наполовину затянутое приспущенной шторкой. На ходу, за три-четыре секунды, я успел заметить лишь зеленый ковер на темных половицах и какую-то картину на стене. А вот людей — точнее сказать, ее — там не было.
Я направился дальше, дошел до ворот, перегородивших улицу, постоял там немного и тронулся в обратный путь.
На этот раз мне, ободренному отсутствием признаков жизни, удалось получше разглядеть картину с изображением какого-то рыбацкого селения на скалистом берегу. Даже на расстоянии был заметен грубоватый стиль исполнения, который явно свидетельствовал о том, что художник не стремился воплотить на холсте радости жизни на берегу. Во всяком случае, у меня не возникло желания провести отпуск в этом местечке.
Потом я снова прошел мимо дома.
Да, я прекрасно понимал, что делать этого не стоит. Рано или поздно человека, околачивающегося на маленьком участке улицы, увидят обитатели ближайших домов и, разумеется, поведут себя по-соседски, то есть, как и полагается, вызовут полицию.
Тут меня осенило. Я вытащил из кармана мобильный, открыл его, приложил к уху и побрел по улице.
Как мне представлялось, теперь я выглядел, как один из тех, кого если и замечают, то лишь мельком, — человек, живущий своей неведомой жизнью, говорящий по телефону с неведомым собеседником о делах, которые навсегда останутся неведомыми для окружающих. По моему убеждению, это на несколько минут служило мне надежным прикрытием.
Я словно бы в рассеянности сошел с тротуара на пустынную дорогу, зашагал по ней, всем своим видом показывая, что не вижу ничего вокруг, занятый телефонным разговором, тем не менее неуклонно приближаясь к нужному мне дому. Минут через пять я снова ступил на тротуар у подъездной дорожки дома.
И остановился в нерешительности.
В комнате цокольного этажа кто-то был. Она показалась лишь на мгновение — и я точно знал, что это была она, потому что заметил длинные каштановые волосы, — в самой середине комнаты, а потом направилась к двери.
Вернется ли незнакомка? И почему она вошла, судя по всему, в гостиную, чтобы сразу оттуда выйти? Может быть, она там что-то забыла — книгу или журнал, — а теперь устроилась на кухне, вне пределов моего обзора? А может, она и собиралась провести вечер в гостиной, а на кухню ушла за оставленной там вещью и сейчас придет?
Не отрывая телефона от уха, я медленно повернулся, неторопливо, с ленцой отошел на несколько ярдов и снова направился к дому.
Теперь меня покинули смущение и неловкость. Мне просто хотелось посмотреть. Я замер на тротуаре, и у меня перехватило дух.
Незнакомка вернулась.
И не просто вернулась. Она садилась. Не на диван — его край виднелся в углу окна, — а прямо на ковер. Спиной ко мне. Густые волосы ниспадали ей до талии. От волос Хелен они отличались не только цветом, но и длиной; вот уже несколько лет, как Хелен предпочитала короткую стрижку, которую было легче укладывать по утрам.
Незнакомка сидела, чуть склонившись, как если бы на полу перед ней что-то лежало. Мне стало очень любопытно, что там. Может, это свежий номер «Гардиан», излюбленное чтиво всех благомыслящих людей (и рефлективных либералов) в этой части Северного Лондона? А может, это какой-то журнал, которого я никогда не читал и о котором в жизни не слышал? Или книга, которая мне понравится?
Я сделал осторожный шажок вперед, почти забыв о прижатом к уху телефоне.
Изменившийся угол обзора позволил мне разглядеть ее локти, выглядывающие по обе стороны торса. Высоковато для чтения, хотя на расстоянии трудно судить.
От нервного напряжения зудела кожа на затылке и шее. Я огляделся, проверяя, нет ли кого поблизости. Тротуары оставались безлюдными, свет фонарей лужицами разливался по тишине и пустоте.
Я снова уставился в окно. Незнакомка шевельнулась, и я увидел что-то еще. Сначала показалось, что это книга или журнал, но, присмотревшись, я сообразил, что это такое. Пластиковый пакет.
Красный пластиковый пакет.
Но разве еду распаковывают в гостиной? Ну, может быть, некоторые так и делают — и вот эта странная связь с первым намеком на существование незнакомки (появление ее заказа на моей кухне, точно в таком же пакете) заставила меня сделать еще один шаг вперед.
Под ноги я взглянуть не удосужился. Нога задела пустую жестянку кока-колы у невысокой ограды палисадника
