Потом я собрал передачку для Игоревича (вот же был большой вопрос был, что туда класть… сошлись на соке и апельсинах, лежали у нас две штуки к празднику), подогнал маму и мы опять потащились в больничку.
Синеньких полиэтиленовых бахил в 77 году еще не придумали, поэтому я предусмотрительно взял из дома две пары тапочек, в них и переобулись. Думал, как-то прорываться через заградительные кордоны придется, но нет, в 40-й вопросы посещения больных были отданы на полный откуп посетителям, ходи куда и когда вздумается. Игоревич лежал на третьем этаже в реанимации, рядом с операционной. Заглянул, он там один в целой палате, не 8 душ, как обычно, и к нему даже был подключен некий приборчик с мерцающим экранчиком, ну надо ж, какая продвинутость, не ожидал.
Постучал, не дождался ответа, зашли внутрь. Игоревич сразу открыл глаза:
— Ааа, это ты, Сергуня.
— Так точно, тщ майор, — бодро ответил я, — как дела?
— Дела хреновые, сам видишь…
— Да ладно, лечащий врач сказал, операция вполне успешно прошла, так что теперь остается только восстанавливаться. Мы вот тут тебе принесли кое-чего… кстати, это моя мама, Клавдия Алексеевна.
Игоревич внимательно поглядел на мать и сказал:
— Да я уже догадался, здравствуйте. Чего там еще врач говорил?
— Что недели две ты тут проваляешься, сказал. А из реанимации вроде должны завтра-послезавтра перевести в обычную палату. Слушай, мне бежать надо, там у нас небольшие проблемы нарисовались во дворе, так я побегу, а мама тут с тобой посидит немного, ладно?
— А что за проблемы-то?
— Ерунда, потом расскажу, но мое присутствие вроде как обязательно.
И я побежал обратно. В кабинете не удалось им пообщаться, хоть здесь пусть поговорят, может так даже и лучше, думал я, сбегая вниз по выщербленной многими поколениями больных лестнице первого корпуса.
Вернулся в свой двор значит, а там на лавочке сидит Валерик, сгорбленный и унылый.
— А чего не в клубе? — спросил я нарочито бодрым голосом.
— Накрылся похоже наш клуб медным тазом, — ответил Валера, — вот только что Пенькович хотел у меня ключи отобрать, мол власть поменялась, больше вас прикрывать некому…
Вот же гнида, и когда только успел узнать?
— Ключи я ему конечно не отдал, сказал они у тебя, поэтому и не в клубе… да, и еще одна хреновая новость — Вера звонила, просила передать, что в комиссионку, где родственница ее работает, пришла ревизия, так что продажа штанов отменяется. Не насовсем, а на некоторое время.
— Ну хотя бы то радует, что не насовсем.
— И еще одно… не хотел говорить, но вываливать, так уж все кучей — полчаса назад иду это я по парку, а там значит возле пруда сидит твоя Анюта на лавочке и с Вовчиком обнимается…
— А вот это уже совсем интересно. В каком месте-то точно?
— Слева, если отсюда смотреть, там где тир.
— Хорошо, пойду поговорю с обоими.
— Да, и чего там с твоим райкомовцем-то, расскажи.
— Выбыл из строя недели на две, операция на сердце. А ключи не давай никому конечно, официальную бумагу принесут, тогда поговорим.
— Стой, еще одна новость…
— Ну вываливай, добивай уж…
— Хорошая новость, что ты сразу — короче вовкиного папашу железно привязали к убийству, один отпечаток на ноже вроде как его оказался, и еще у него нашли какую-то вещь Игорька, портсигар что ли, так что ты теперь совсем вне всяких подозрений.
Ну спасибо тебе, друг синяк, выручил… жалко что ты последний.
— Ладно, пойду до пруда прогуляюсь.
Скамейку эту я довольно быстро нашел — да, действительно между прудиком и тиром, из которого доносились редкие выстрелы, тихо-мирно сидела значит моя Анюточка рядышком с Вовчиком, причем обнявшись сидела. И о чем-то весьма оживленно беседовала, посмеиваясь… со мной она себя что-то совсем не так вела.
— Аня, — сказал я, подойдя к скамеечке (Вовчик аж в лице изменился), — можно тебя на пару слов.
— Почему же нельзя, можно конечно. Говори, у меня от Вовы секретов нет.
Вовчик дернулся было уйти, потом в обратную сторону, потом таки встал и со словами «Я лучше в тире пока постреляю» ушел в ту сторону. Я сел рядом с Анютой.
— Ну и что все это значит, Анечка? — тихо спросил я.
— Это значит, что раз тебе лучше с Инночкой, то и я могу считать себя свободной.
— При чем тут Инна? — удивился я.
— А кто голышом с ней купался, Пушкин?
— Подожди-подожди, это источник такой был целебный, пропустить никак нельзя было, а купались мы не вместе, а по очереди.
— Да знаю я все, люди мне глаза-то открыли.
— Инна что ли проболталась? Вот уж язык без костей…
— Да при чем тут она, мне твой Андрюха все как на духу выложил.
А это был конечно удар, вот уж от кого не ожидал, так это от него… то молчит днями, то значит из него вываливается все, как из дырявого пакета.
— Андрюхе значит ты сразу поверила, а мне совсем не веришь?
— Да, — просто ответила Аня.
— Ну хорошо, допустим я в чем-то там провинился, но почему сразу Вовчик? Откуда Вовчик? Зачем Вовчик?
— А он красивый…
— Ты же не хуже меня знаешь, что для мужчины красота это дело десятое, если он чуть красивее обезьяны, значит уже хорошо.
— Ну значит ты, Сергуня, даже чуть ее не красивее, обезьяны-то.
А это уже была форменная неправда — я на рожу хоть и не Криштиану Роналду, но и далеко не Квазимодо. Ладно, спишем на то, что она это в сильном душевном волнении сказала.
— У него знаешь, сколько таких, как ты, было? Бросит
