Собрав остатки терпения, я вытер плевок и опять посмотрел на мальчугана.

– Ты один? Где твои родители?

Он приготовился плюнуть опять, но я вытащил хулигана из-за шкафа и усадил на провисшую кровать. Он был в лохмотьях, босой, одна нога по-прежнему кровоточила. Он не смог скрыть боли, когда на нее наступал.

– Ты сегодня поранился?

Я опустился на колени и осторожно взял его ногу. Малыш зашипел, но позволил осмотреть рану. В ступне застрял осколок стекла, отчего и текла кровь.

– Надо наложить швы, – осторожно сказал я. Отпустив лодыжку, я остался на коленях, глядя в его встревоженные глаза. – Хм, мать или отец будут по тебе скучать. Почему ты не говоришь, где они? Я отвел бы тебя туда.

Мальчишка отвернулся и скрестил тощие руки.

Я так и думал. Сирота, обосновавшийся на руинах Брая.

– Тебе повезло, я умею зашивать раны.

Я поднялся на ноги и снял с плеча дорожную сумку. Достал кремень и зажег несколько старых свечей, затем извлек шерстяное одеяло и медицинский мешочек, без которого никогда не путешествовал.

– Ложись сюда, я займусь твоей ногой.

Мальчишка был упрям, но, вероятно, боль его вымотала. Он приковылял и, как я и просил, улегся на одеяле. Его глаза расширились, когда он увидел хирургический пинцет.

Я нашел пузырек с обезболивающими травами и высыпал остатки в фляжку с водой.

– Вот, выпей. Это уменьшит боль.

Мальчик осторожно взял микстуру и понюхал, словно я капнул туда яд. Наконец он сдался и выпил. Я терпеливо подождал, пока травы начнут действовать.

– У тебя есть имя? – спросил я, приподнимая раненую ступню.

Немного помолчав, он прошептал:

– Томас.

– Хорошее, сильное имя. – Я начал осторожно извлекать стекло. Томас поморщился, но я продолжал говорить, чтобы отвлечь его от боли. – В детстве мне всегда хотелось, чтобы меня назвали в честь отца. Но вместо Кейна мне дали имя Эодан, старое семейное, полагаю.

– Мне показалось, вы сказали, что вас зовут… К-картье.

Томас с трудом выговорил валенийское имя, а я наконец вытащил стекло полностью.

– Так и есть. У меня два имени.

– Зачем человеку… – Томас опять поморщился, когда я начал очищать рану, – …два имени?

– Иногда это необходимо, чтобы выжить.

Похоже, этот ответ его успокоил, потому что мальчик молчал, когда я начал накладывать швы.

Закончив, я осторожно перевязал ногу и дал Томасу найденное в сумке яблоко. Пока он ел, я обошел спальню в поисках еще какого-нибудь одеяла, чтобы укрыться самому: через разбитые окна тянуло ночным холодом.

Я прошел мимо книжных полок родителей, на которых еще стояло множество томов в кожаных переплетах. Задержался, вспомнив отцовскую любовь к книгам. Большинство их покрылось плесенью, обложки задубели и оторвались. Но мое внимание привлекла одна тоненькая книжка. Она была невзрачной по сравнению с остальными, чьи обложки украшали чудесные картинки, а сверху из нее торчала страница. Мне было известно, что обычно величайшие знания содержатся в самых скромных на вид книгах, поэтому я незаметно от Томаса сунул ее под куртку.

Одеял больше не нашлось, поэтому я уселся со свечой, прислонившись к стене.

Томас так закутался в шерстяное одеяло, что больше походил на гусеницу, чем на мальчика, и сонно посмотрел на меня.

– Вы будете спать сидя?

– Да.

– Вам нужно одеяло?

– Нет.

Томас зевнул и почесал веснушчатый нос.

– Вы лорд этого замка?

Удивительно, как мне хотелось солгать.

– Да, – ответил я странным голосом.

– Вы накажете меня за то, что я тут прячусь?

Я не знал, что ответить, и задумался, почему мальчик решил, будто я его накажу за то, что он сделал ради выживания.

– Знаю, мне не следовало швырять вам в лицо камни, милорд, – выпалил Томас, наморщив лоб от страха. – Но, пожалуйста… пожалуйста, не бейте меня слишком сильно. Я могу на вас работать. Правда, правда. Могу быть гонцом, виночерпием, конюхом, если пожелаете.

Я не хотел, чтобы он мне служил, – просто надеялся вытрясти из него ответы на вопросы, кто он, кто его родители, откуда он пришел. Однако не имел права расспрашивать. Такие ответы дают в знак доверия и дружбы.

– Уверен, что найду для тебя дело, – прошептал я. – И, поскольку ты на моей земле, Томас, я буду тебя защищать.

Тот пробормотал благодарность и закрыл глаза. Не прошло и минуты, как он уснул.

Подождав немного, я достал книгу из куртки. Осторожно пролистал, отметив, что наугад выбрал томик стихов. А если книга принадлежала моей матери и много лет назад она читала ее у окна? Из книги выпал листок. Он был сложен, но на нем просматривалось что-то написанное от руки.

Я взял его, и он раскрылся на моей ладони, тонкий, словно крылья.

12 января 1541 года

Кейн,

я знаю, мы оба думали, что так будет лучше, но моей семье нельзя доверять. Когда ты уехал, нас навестила Уна. Думаю, у нее начали закрадываться подозрения относительно того, чему я учу Деклана. А потом я увидела, как Деклан во дворе таскает Эшлин за волосы. Ты бы видел его лицо, когда она плакала, он будто наслаждался ее болью! Я испугалась того, что в нем увидела. Думаю, я в чем-то с ним промахнулась, и он больше меня не слушает. Как бы мне хотелось, чтобы все было иначе! И, возможно, было бы, если бы он жил с нами, а не со своими родителями в Лионессе. Уна, конечно, даже не удивилась его поведению. Она смотрела, как ее сын таскает нашу дочь за волосы, и не стала его останавливать, сказав: «Парню всего одиннадцать. Уверяю вас, он это перерастет».

Я так больше не могу, я не буду использовать нашу дочь как пешку и знаю, что ты со мной согласишься. На рассвете отправлюсь в Лионесс и разорву помолвку Эшлин, ибо это должна сделать я, а не ты. Я возьму с собой Шеймуса.

Мне пришлось перечесть дважды, прежде чем слова дошли до меня. Кейн, мой отец, Лили, моя мать, и Эшлин, моя сестра, обрученная с Декланом Ланноном. Ей тогда было всего пять лет, письмо написано за несколько месяцев до ее убийства. О чем думали мои родители?

Я знал, что Ланноны и Морганы враждовали.

Но и представить себе не мог, что начало вражде положили мои родители.

«Моей семье нельзя доверять», – писала мама.

«Моей семье».

Я поднес письмо к свече.

Чему она учила Деклана? Что она в нем увидела?

Мой отец никогда не говорил, что мать была из Дома Ланнонов. Я не знал ее происхождения. Она была прекрасной, говорил он, прелестной, доброй, а ее смех наполнял комнаты светом. Люди Морганов любили ее. Он любил ее.

Я сложил письмо и спрятал в карман, но слова матери отдавались во мне эхом.

Моя мать была Ланнон. И я не мог ничего поделать с нараставшим пониманием: я наполовину Ланнон.