– Нет, – сказала она. – Ты поймешь, что ко мне вернулась магия, когда полетишь кувырком через весь Индианаполис.

– Жду не дождусь.

Я оглядел темное кафе. Вдоль дальней стены, как обычно, располагались раковина, фритюрница, плита и две микроволновки. Под прилавком уместились два горизонтальных холодильника.

Вы спросите, откуда я знаю, что обычно бывает на кухне в кафе быстрого питания? Я открыл певческий талант Пинк, когда она еще работала в «Макдоналдсе». Я нашел Куин Латифа в «Бургер Кинге». Так что я довольно много времени провел в подобных местах. Никогда не знаешь, где обретается настоящий талант.

Я открыл первый холодильник. Внутри, окутанные морозной дымкой, лежали аккуратно подписанные коробочки с полуфабрикатами, но ни на одном ярлыке не было надписи «МАЛЫШКИ-КАРТОШКИ».

Второй холодильник оказался закрыт.

– Калипсо, – позвал я, – можешь соткать еще одну отмычку?

– Ну и от кого теперь нет толку?

Я понял, что в моих интересах было промолчать. Отступив на шаг, я позволил Калипсо проявить свои не магические умения. С этим замком она справилась даже быстрее, чем с первым.

– Молодец, – похвалил я ее и заглянул в холодильник. – Ага!

Внутри лежали сотни свертков в белой плотной бумаге, каждый был подписан черным маркером.

Калипсо взглянула на надписи.

– «Плотоядные лошади. Смесь»? «Боевые страусы. Кубики»? И… «Грифоны. Малышки». – Она с ужасом посмотрела на меня. – Они что, пускают животных на еду?!

Я вспомнил, как много веков назад злобный царь Тантал подал богам жаркое, приготовленное из его собственных сыновей. От людей всего можно ожидать. Но вряд ли работники кафе включили в меню блюда из мифических животных.

– Эти свертки хранятся под замком, – сказал я. – Думаю, здесь сложен корм для самых редких животных в зоопарке. Это смесь для кормления плотоядных лошадей, а не фарш из них.

По виду Калипсо можно было понять, что если ее и перестало тошнить, то лишь чуть-чуть.

– А что за штуковина такая – боевой страус?

Ее вопрос всколыхнул старое воспоминание. На меня нахлынуло видение – мощное, как вонь от немытой лемурьей клетки.

Я возлежал на кушетке в военном шатре моего друга Коммода, который отправился в военный поход со своим отцом Марком Аврелием. Правда, ничто в этом шатре не напоминало о суровом образе жизни римского легионера. Над нашими головами трепетал на ветру белый шелковый купол. В одном из углов сидел музыкант и услаждал наш слух нежными звуками лиры. Под ногами расстилались лучшие ковры из восточных провинций – каждый стоил едва ли не дороже целой виллы в Риме. На столике между нашими кушетками из золотого рога изобилия так и сыпались закуски: жаркое из кабана, фазан, лосось, фрукты.

Я забавлялся, бросая Коммоду в рот виноградины. Конечно, промахивался я, только когда хотел, но мне нравилось наблюдать, как ягоды отскакивают от носа Коммода.

– Ты ужасен, – поддразнил он меня.

«А ты прекрасен», – подумал я, но промолчал и едва заметно улыбнулся.

Ему было восемнадцать. В облике смертного я выглядел примерно на тот же возраст, но даже с моими божественными возможностями мне едва ли удавалось быть красивее принцепса.

Несмотря на беззаботную жизнь императорского отпрыска, Коммод был идеалом атлетичности: гибкое мускулистое тело, локоны золотых волос, обрамляющих лицо, достойное бога-олимпийца. Его физическая сила уже снискала ему славу и сравнения с легендарным героем Геркулесом.

Когда я бросил очередную виноградину, он поймал ее рукой и принялся рассматривать.

– Ах, Аполлон… – Да, он знал, кто я на самом деле. Мы были друзьями, даже больше, чем просто друзьями, уже почти месяц к тому моменту. – Я так устал от всех этих военных походов. Отец почти все время своего царствования проводит на войне!

– Я вижу, ты очень страдаешь! – я обвел рукой роскошный шатер.

– Но это же просто смешно! Тащиться через дунайские леса, истреблять варварские племена, которые ничем не угрожают Риму. Зачем становиться императором, если ты никогда не бываешь в столице и не отдыхаешь?

Я откусил кабанятины:

– Поговори с отцом. Скажи, что тебе нужен отпуск.

– Ты ведь знаешь, что он сделает, – фыркнул Коммод. – Прочтет мне очередную лекцию о долге и морали. Он ведь такой добродетельный, такой идеальный, такой уважаемый.

Произнося каждое из этих слов, он рисовал пальцем в воздухе кружок (воздушные кавычки в то время еще не изобрели). Я полностью разделял его чувства. Марк Аврелий был самым строгим, самым властным отцом в мире после моего собственного отца – Зевса. Они оба любили читать нотации. Оба любили напоминать своим отпрыскам, что те совершенно не оправдали родительских ожиданий. И, конечно, у обоих были потрясающие, талантливые и катастрофически недооцененные сыновья.

Коммод раздавил виноградину и наблюдал, как по его пальцам стекает сок.

– Отец назначил меня младшим соправителем, когда мне было пятнадцать, Аполлон. Это давит. Служба, постоянная служба. Потом он заставил меня жениться на этой отвратительной Бруттии Криспине. Да кто в здравом уме назовет дочь Бруттией?!

Я не хотел смеяться над его отсутствующей женой… но часть меня радовалась, когда он плохо отзывался о ней. Мне хотелось быть центром его внимания.

– Но когда-нибудь ты будешь править единолично, – сказал я. – Тогда ты будешь диктовать правила.

– Я заключу мир с варварами, – тут же ответил он. – А затем вернусь домой и отпраздную это, устрою игры. Лучшие игры всех времен. Я соберу самых необычных зверей со всего света. И сам буду сражаться с ними в Колизее – с тиграми, слонами, страусами.

Я рассмеялся:

– Со страусами? Ты когда-нибудь видел страуса?

– О да, – мечтательно проговорил он. – Изумительные создания. Если научить их драться, а может, даже придумать для них какую-нибудь броню – это будет невероятно!

– Ты прекрасный идиот, – я бросил в Коммода еще одну виноградину, которая отскочила от его лба.

На миг его лицо озарила ярость. Я знал, что порой мой милый Коммод мог быть весьма агрессивен. Он получал слишком много удовольствия от убийств. Но какое мне было до этого дело? Я был богом. Я мог говорить с ним так, как не осмеливался никто другой.

Полог шатра распахнулся. Вошедший центурион решительно отдал честь, хотя на его блестевшем от пота лице было написано крайнее потрясение.

– Принцепс… – его голос дрогнул. – Ваш отец. Он… он…

Он так и не произнес слово «мертв», но оно само по себе распространилось по всему шатру, и нас обдало холодом. Музыкант оборвал мелодию на большом мажорном септаккорде.

Коммод взглянул на меня полными ужаса глазами.

– Иди, – я отмахнулся от дурных предчувствий и постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойней. – С тобой всегда будет мое благословение. Ты справишься.

Но я уже знал, что будет дальше: юношу, которого я знал и любил, уничтожит император, которым он станет.

Он встал и поцеловал меня в последний раз. Его дыхание пахло виноградом. Затем он вышел из шатра, направляясь, как сказали бы римляне, прямо в пасть волку[12].

– Аполлон, – Калипсо коснулась