– Нойгард, ответь!
Тот молчал.
Вдруг в наушниках послышался голос Крамаренко, и теперь он зазвучал механическим, звонким, разбивающимся на отдельные слоги и буквы.
– Ко-ман-ди-и-и-ир, – прозвучало в наушниках.
Ещё один порыв ветра засыпал стекло скафандра пылью. Лазарев протёр шлем перчаткой, обернулся и увидел Крамаренко, стоящего на месте. Он качал головой вправо и влево. Чёткими, механическими движениями, как маятник.
Гинзберга рядом не было.
– Что случилось? Где Гинзберг? – закричал Лазарев.
Сияющая стена на горизонте вспыхнула ослепительно-белым и снова засверкала ярко-красным.
Крамаренко по-прежнему качал головой. Его голос в наушниках уже не был похож на человеческий.
– А. А. А. А. А. А. А, – говорил он.
Затем его голос сменился на голос Гинзберга – одновременно певучий, металлический, с протяжным железным скрипом:
– Конь степной. Бежит устало. Пена каплет. С конских губ. Гость ночной. Тебя не стало. Вдруг исчез ты. На бегу.
– Гинзберг, это ты? – крикнул Лазарев. – Где ты? Что происходит?
В наушниках завыл ветер.
– Вечер был. Не помню твёрдо. Было всё черно и гордо. Я забыл существованье. Слов, зверей, воды и звёзд, – продолжал голос Гинзберга, и с каждым словом в нём становилось всё больше металлического и всё меньше человеческого. – Вечер был на расстояньи. От меня на много вёрст.
И пока он говорил это, фигура Крамаренко пошатнулась вправо, накренилась и рухнула в песок, продолжая механически качать головой.
Лазарев оглянулся назад, к посадочному модулю.
Нойгарда больше не было на лестнице.
Он снова повернулся в сторону Крамаренко.
Его больше не было на песке.
Все исчезли.
В наушниках протяжно завывал ветер.
На горизонте сияла разноцветная стена.
– Да где вы все? – закричал Лазарев.
Вместо ответа в наушниках шумел ветер. В стекло скафандра снова ударила волна пыли, и ему опять пришлось протереть шлем перчаткой.
Да что же происходит, чёрт бы всё это побрал, что случилось, где все, какого хрена всё это происходит.
– Аврора! Аврора, ты слышишь меня? Аврора, приём! – закричал Лазарев в микрофон.
Прошла секунда молчания, ещё одна, и ещё одна.
И ещё одна.
И ещё одна.
И ещё.
«Аврора» не отвечала.
Лазарев стоял возле посадочного модуля, тяжело дыша и протирая щиток шлема от пыли, и не понимал, что происходит.
Рядом не было никого.
«Аврора» молчала.
Сияющая стена на горизонте переливалась красным и синим.
II
Крымская АССР, город Белый Маяк
17 сентября 1938 года
2:00
Это Крамер. Это точно Крамер. Иначе и быть не может. Этот мерзкий тип с интеллигентной ухмылочкой, сразу видно, что не наш человек, сразу видно, что из этих… Такому нельзя верить.
Об этом думал Введенский, быстрым шагом поднимаясь по горной дороге, тяжело дыша и расстёгивая на ходу пуговицы гимнастёрки.
Темнота здесь густая и по-настоящему чёрная – в Ленинграде не бывало таких ночей, чтобы совсем чёрные, чтобы настолько непроглядные. Фонарик в руке дрожал, выхватывая из темноты желтеющие пятна, колотилось сердце, с каждым шагом становилось всё труднее дышать.
Введенский остановился, чтобы передохнуть, на всякий случай осветил фонариком кусты вокруг.
Застану врасплох, думал он, наверняка они не в курсе, наверняка они сейчас сидят в уютном домике и думают, как здорово всё сотворили.
Стоп, стоп.
Введенский посмотрел вверх. В чёрном небе сияли хрустальные звёзды, чистые и холодные, как будто на бархатном покрывале рассыпали мелкие бриллианты.
Введенский понял, что совершенно ничего не соображает.
Может, всё это и не так вовсе. Может, Черкесов-Шабаров уже давно не в городе.
«Что за глупости ты делаешь», – сказал он самому себе.
Но другого объяснения клоунаде с пластинками у него не было. Очевидно, что Крамер врёт. Очевидно, что они давно знакомы и разыграли этот спектакль, чтобы отвести подозрения от Крамера.
Он пошёл дальше – идти с каждым шагом всё тяжелее, но среди чёрных силуэтов деревьев уже мелькали городские огоньки. Дом Крамера – рядом, на улице, параллельной той, где жил профессор. Это совсем рядом – ещё минут двадцать.
Вдалеке залаяли собаки.
Он снова вспомнил, что так до сих пор и не искупался здесь. Когда он вообще последний раз купался? Кажется, летом прошлого года. В Финском заливе. Тогда он не спал трое суток и решил окунуться, чтобы взбодриться. Ничего, завтра днём надо обязательно искупаться здесь. Он же впервые на Чёрном море. Он ни разу в нём не плавал. Он впервые видит это море, и эти горы, и это небо чернее ленинградского и впервые дышит этим необычным воздухом, в котором морская прохлада смешалась с запахом можжевельника.
Здесь как будто другая планета. Всё другое: и воздух, и небо, и люди, и особенно море.
Выйдя на улицу, где жил Крамер, Введенский выключил фонарик и вынул из кобуры ТТ.
Дом Крамера, обнесённый невысоким деревянным забором, оказался большим, двухэтажным, дореволюционной постройки, с двумя заострёнными угловыми башенками-верандами и просторными лоджиями по периметру. На террасе светилась догорающая керосиновая лампа. В окнах на первом этаже желтел свет.
Введенский подошёл к забору, огляделся, посмотрел в щель меж досок. В окнах никого. На ступеньках террасы дремал большой рыжий кот, похожий на того, который заходил в комнату мёртвого профессора, когда они осматривали тело. Может, это тот самый кот.
Введенский подумал, что Крамера нельзя недооценивать и он наверняка тоже не спит и следит за тем, что происходит вокруг. Если он, конечно, вообще сейчас в этом доме.
Он осторожно прошел вдоль забора, пригибаясь и посматривая в сторону дома. Нащупал ногой удобный камень, на который можно привстать, чтобы аккуратно перелезть. Поставил на него ногу, опёрся о забор – осторожно, чтобы не выронить пистолет, – и перелез, сразу же пригнувшись и отойдя в тень.
Вдалеке снова залаяли собаки. Наверное, где-то на соседней улице.
В окнах по-прежнему никого не было видно. Конечно, подумал Введенский, Крамер не дурак, чтобы выглядывать в окна.
Осторожно и медленно, стараясь не шуметь, он подошёл к дому, прижался к стене – теперь его точно не видно из окон. Рукоять пистолета стала мокрой от пота. Нервы.
Он начал красться по стене в сторону террасы, поглядывая то вперёд, то назад, то в сторону кустов – мало ли что.
Надо осмотреть по периметру весь дом, найти открытое окно или попытаться залезть через террасу.
– Стоять, – раздался сзади тихий голос.
Введенский резко обернулся, вскинул пистолет. Перед ним стояла тёмная фигура с длинным предметом в руке.
– Не двигайтесь. У меня винтовка, вы на прицеле, – снова услышал он.
Введенский замер на месте, не опуская пистолет и держа фигуру на мушке. Фигура осторожными шагами стала приближаться к нему.
Когда человек подошёл к освещённому окну, Введенский понял, что это Крамер – в синем шёлковом халате, босоногий, с винтовкой Мосина, направленной дулом прямо в лицо Введенскому.
– Стоять, – сказал Введенский. – У меня пистолет.
Крамер остановился, не опуская винтовку.
– Давайте не будем выяснять, кто из нас выстрелит первым, – сказал он. – Ничем хорошим это не кончится.
– Опустите винтовку, – ответил Введенский.
– И давайте не будем играть в мексиканскую дуэль. Опустим оружие на счёт три. Хорошо?
Введенский кивнул.
– Раз, два… три.
Введенский медленно и недоверчиво направил ствол к
