– А сейчас?

– С момента госпитализации она не говорила со мной.

– А что она говорила вам, когда вы отправились в Пулковскую обсерваторию?

– Она говорила, что осталась совсем одна. Что ей страшно и одиноко. Слушайте, я понимаю, что это звучит дико. Доктор, правда, я понимаю, почему я здесь. Я прекрасно осознаю, что меня считают психом. Это нормально, что вы не готовы в это поверить. – Голос Поплавского задрожал. – Но, чёрт возьми, чёрт… Просто это всё настолько стройно, настолько правдиво, настолько реально и настолько красиво.

– Красиво?

– Да. Очень красиво.

– Как Древний Рим?

– Ещё красивее.

– Как Рэй Брэдбери?

– Ещё красивее.

– Как Ефремов?

Поплавский почесал подбородок, тяжело вздохнул, скривил губы и зло посмотрел на Хромова.

– Вы ничем не сможете мне помочь, – сказал он, помолчав несколько секунд. – Слушайте, мне пора домой. Давайте я уже пойду.

Хромов молча покачал головой.

– Не могу. Я должен вам помочь. Хотя бы попытаться.

– Мне не нужна ваша помощь.

– Когда вы признаете, что вам нужна помощь, вам станет намного легче.

– Я сейчас ударю вас.

Хромов посмотрел на Поплавского и заметил, что тот прищурился, а на его лице заиграли желваки. Кажется, он не шутит.

– Это лишнее. Пожалуй, наше время истекло. Зинаида Петровна!

– Извините. Вспылил.

Судя по тому, что Поплавский стал растерянно оглядываться по сторонам, он пожалел о своих словах.

– Ничего страшного. Но нам действительно на сегодня стоит закончить этот разговор.

Когда Поплавский ушёл, Хромов закурил прямо за столом, не подходя к раскрытому окну. Этот разговор вымотал его. Подобных пациентов он не встречал давно.

Его смущало, что в словах Поплавского прослеживается железная логика. Его не сокрушить нелогичностью бреда – его болезнь стройна и логична. Слова, мыслеформы, образы. Пустынники. Механические пауки.

Парень начитался в детстве фантастики. Случилось что-то, из-за чего он выдумал себе фантастический мир и стал воспринимать его как реальный. Школьная травля, конечно, тоже дала о себе знать – такие вещи не уходят из головы до конца жизни…

Он докурил, поставил чайник, снова залез в ЖЖ Поплавского, промотал несколько постов вверх.

«Появились безумцы, кричащие о конце времён; их глаза горели ненавистью, вокруг них собирались толпы, и они говорили о том, что мир погибает и всем пора это принять, погибнув вместе с ним.

На стенах домов они рисовали звезду о пяти концах – её называли Могильной Звездой, которая взойдёт над огромным курганом погибшего мира.

“Грядёт, грядёт Могильная Звезда! – кричали они. – Кровавый свет её выжжет наши глаза и испепелит наши тела! Никто не спасётся, так примем смерть под Могильной Звездой! Убивайте себя, пока она не сожгла нас, так она говорит! Неужели вы не слышите громоподобного голоса Могильной Звезды?”

И те, кто слышал это и верил им, убивали себя: вскрывали кинжалами грудь, травились горькой настойкой пустынных грибов, прыгали с крыш.

Город погибал и сходил с ума в преддверии скорой смерти».

Чайник забурлил, вспенился и щёлкнул.

Хромов снова насыпал в кружку кофе, залил кипятком, достал ещё одну сигарету и опять закурил, подумав неожиданно, что, кажется, уже совсем обнаглел – да и так много курить не очень полезно для здоровья.

Впрочем, курить вообще не очень полезно для здоровья.

Могильная звезда. Интересный мотив. Может быть, Поплавский не любит коммунистов? Недаром похож на белого офицера… Эти аккуратные усики, бородка, осанка.

Да нет, глупости какие-то. Слишком поверхностно. Могильная звезда очень часто упоминается в его ЖЖ, надо было раньше обратить внимание. В следующий раз надо будет поговорить о ней.

А завтра надо будет купить и нарядить ёлку.

Он подошёл с сигаретой к подоконнику. Только сейчас увидел, что город наконец-то засыпало снегом. Зима в Петербурге не всегда подразумевает снег. Всё, что падало с неба на этот город, тут же таяло, впитывалось в жадную землю, стекало каплями с крыш прямо на тротуары, хлюпало под ногами. А теперь вдруг лежит белой скатертью и не думает никуда уходить.

Хотя, конечно, к вечеру всё это снова растает.

Какие же сейчас огромные пробки в городе, подумалось Хромову. А вечером будет ещё хуже. Домой придётся возвращаться долго. Наверное, семья уже уснёт к тому времени. Может быть, снова заночевать здесь?

Нет, нет. Пообещал быть сегодня дома.

«Мы покинули наш погибающий город. Мой родной город, в котором когда-то каждый день был праздником жизни, а теперь здесь будет только смерть, ничего кроме смерти – смерть и белые черви. Мы медленно бредём на механических пауках к Городу Единства. Идти нам долго.

Небо над нами грязно-оранжевое, ветер приносит запах гари со стороны города, и вереницы несчастных всё так же идут по обочинам с хмурыми лицами и пустыми глазами.

Но не все идут вперёд – есть и те, кто бредёт назад. И их становится всё больше.

“Город Единства закрыт”, – перешёптываются одни.

“В городе чума!” – кричат иные.

“На город напали пустынники”, – говорят другие.

Мы ничего не понимаем. Одни говорят, что все в городе сошли с ума и стали убивать друг друга; другие – что город вдруг вымер от неизвестной болезни. Третьи говорят, что Город Единства и вовсе сгорел дотла.

Мы приближаемся к городу и чувствуем сладковатый запах чумы.

Нам рассказывают, что все в городе сошли с ума; они закрыли ворота. Они собрались на городском совете и решили убить себя, открыв бочки с чумной плесенью.

Плесень покрыла почти весь город за несколько часов, она въедается под кожу, выедает глаза и заползает в лёгкие. Они умирают в страшных мучениях, кашляют желчью и гниют заживо.

Небо здесь прозрачно-зелёное, и мы видим, что высокая башня магистратуры Города Единства покрыта чёрными пятнами чумной плесени.

А на закрытых воротах, под которыми в свете костров беснуется толпа, грубо приколочена огромная, проржавевшая, стальная пятиконечная звезда».

Через час ещё один приём. Парень с затяжной депрессией, который отправился сюда месяц назад после попытки самоубийства. Очень тяжёлый пациент. После разговоров с ним самому хочется выпилиться.

Хромов провёл ладонью по лицу. Ему хотелось спать. В последнее время ему всё время хотелось спать.

Скорее бы май, скорее бы отпуск, скорее бы Крым. Уехать от всех этих психов, от этого тоскливого города, вечного дождя, серых стен, серого неба, серой земли – туда, где море и солнце.

В Петербурге у психиатра всегда будет много работы.

Вибрация телефона, вспышка на экране, сообщение от жены: «Тебя сегодня ждать?»

Хромов повертел телефон в руках и не стал отвечать.

Ему вдруг захотелось послать всё к чертям и пойти сегодня вечером в центр, завалиться в какой-нибудь бар и хлестать там виски без колы, стакан за стаканом, сидя в одиночестве за столиком и рассматривая пустыми глазами посетителей. А потом вызвать такси, завалиться на заднее сиденье и поехать домой, чтобы сразу лечь и отрубиться.

Он делал так летом и осенью. Ему нравилось. Жена смотрела на него с жалостью и презрением, когда утром он собирался на работу, пытаясь дрожащими руками