– Что?
– Я не знаю, где находится Рутгер Нойгард. Система слежения показывает, что его нет.
Глаза Лазарева округлились. Он вскочил с кресла и побежал к выходу в коридор, бессвязно ругаясь.
В коридоре Нойгарда не было – ни справа, ни слева. Лазарев направился в сторону двигательного отсека, Крамаренко кинулся следом.
Этого не могло быть, потому что этого не могло быть.
Чертовщина какая-то, что за чертовщина, думал он, пробегая мимо кают-компании, мимо столовой и дальше по коридору к генераторному отсеку – там его тоже не было. Нойгарда не было в отсеке систем жизнеобеспечения, в биологической лаборатории, в комнате наблюдений – пусто, пусто, везде пусто.
Он включил громкую радиосвязь, на весь корабль попросил Нойгарда явиться в отсек управления. Без ответа.
Лазарев пробегал отсек за отсеком, комнату за комнатой – везде пусто.
– Да что за! – вскрикнул он посреди двигательного отсека. – «Аврора», что происходит? Где Нойгард?
– Я не могу ответить на этот вопрос, командир. Датчик слежения не показывает его.
Что за проклятый день, подумал Лазарев, что за абсурд здесь происходит, как это вообще может быть.
Втроём – к поискам присоединился встревоженный Гинзберг – они вернулись к отсеку управления, снова заглядывая по пути в каждую кабину. Пусто, везде пусто.
– Может быть, он в кабине стазиса? – предположил запыхавшийся Крамаренко.
– Я был там только что, пусто, – ответил Гинзберг. – Его нет нигде.
Лазарев с силой вдохнул воздух и выпустил его через сжатые губы.
Где, где, где, где он может оказаться, как это вообще могло получиться.
– Командир, – послышался из динамиков голос «Авроры». – Рутгер Нойгард в двигательном отсеке.
Все трое помчались обратно в конец коридора, снова мимо кают-компании, снова мимо столовой, мимо генераторного отсека.
Нойгард стоял возле пульта управления двигателем с открытой крышкой и изучал микросхемы, сверяя их со своим планшетом. При виде Лазарева, Гинзберга и Крамаренко он повернул голову в их сторону и посмотрел на них непонимающими синими глазами.
– Всё в порядке? – спросил он.
– Нойгард, сукин сын. – Лазарев только сейчас понял, что еле говорил от усталости. – Где ты был?
– Здесь, – ещё больше удивился Нойгард. – Надо было проверить резервный пульт управления двигателями. Тут всё в порядке, беспокоиться не о чем. Что случилось?
– И ты не слышал меня по радио?
– По радио?
Лазарев закрыл глаза.
Сделал вдох.
С силой выдохнул.
Молча развернулся и быстрым шагом направился к отсеку управления.
Дойдя до своего места, он без сил рухнул в кресло и откинулся на спинку. Несколько минут он сидел, молчал и пытался отдышаться. Снова посмотрел на экран навигации. Ничего нового.
– «Аврора», – заговорил он наконец. – Что произошло?
– Вероятно, произошла ошибка, – сказала «Аврора».
– Ошибка? Вероятно? У меня на корабле пропал человек.
– Не пропал.
– Ты не видела его датчик. Его не было ни в одном отсеке.
– Он был возле резервного пульта управления двигателем.
– Но ты его не видела! – Лазарев сорвался на крик.
– Вам следует успокоиться.
– Я не успокоюсь, пока не пойму, что это было.
– Вероятно, произошла ошибка.
Лазарев ударил кулаком по столу перед пультом.
– Какая ещё к чёрту ошибка! «Аврора», я повторяю, у меня на корабле на несколько минут исчез человек. Это серьёзный сбой. Это проблема.
– Возможно, плохо сработала система распознавания датчиков, либо же датчик барахлит у Рутгера Нойгарда. Я запущу диагностику систем.
– Запусти. Но я верю своим глазам. Его не было нигде. Вообще нигде.
– Может быть, он где-то был, но вы его не заметили.
– Я ещё раз говорю: мы пробежали весь корабль, его нигде не было, а потом он появился в двигательном отсеке, как из воздуха, – сказал Лазарев.
– Вам необходимо успокоиться. У вас очень частый пульс и сильное сердцебиение. Пожалуйста, примите более удобную позу и расслабьте плечи.
– Ты издеваешься?
– Нет. Я выполняю свою работу.
Лазарев скрипнул зубами, запрокинул голову и закрыл глаза.
– Хотите, я почитаю вам стихи? – сказала вдруг «Аврора».
– Читай. Делай, что хочешь.
– Мне выбрать стихотворение самостоятельно?
– Делай, что хочешь, – повторил Лазарев.
– Мне очень нравятся стихи Бориса Поплавского.
«Как тебе могут нравиться стихи, – подумал Лазарев, – ты же робот» – впрочем, какая разница, пусть читает, что хочет. Надо отдохнуть и наконец-то поспать. Он только сейчас понял, что не спал уже тридцать часов.
– Делай, что хочешь, – повторил он в третий раз и закрыл глаза.
– В чёрном парке мы весну встречали,Тихо врал копеечный смычок.Смерть спускалась на воздушном шаре,Трогала влюблённых за плечо.Розов вечер, розы носит ветер.На полях поэт рисунок чертит.Розов вечер, розы пахнут смертью,И зелёный снег идёт на ветви[6].«Гинзберг прав, – думал Лазарев, – он чертовски прав – нас запустили в этой железной болванке за миллиарды километров от дома, и никто не знает, что будет дальше, – даже они, те, кто запускал, не знали, что будет дальше и будет ли хоть что-то. Даже я, командир корабля, уже не знаю, что происходит на борту. И даже “Аврора” не знает. Не знает никто».
– Тёмный воздух осыпает звёзды,Соловьи поют, моторам вторя,И в киоске над зелёным моремПолыхает газ туберкулёзный.Корабли отходят в небе звёздном,На мосту платками машут духи,И, сверкая через тёмный воздух,Паровоз поёт на виадуке.«Позади бесчисленные миллиарды километров чёрной пустоты, впереди – неизвестная планета, маленький шарик, летящий в бездну, такой же шарик, как и наша Земля, но совсем чужой. Может быть, он тоже когда-то был такой же Землёй, а может, ещё будет. Может, мы там увидим нечто невероятное, новое, потрясающее. А может быть, не увидим ничего».
– Тёмный город убегает в горы,Ночь шумит у танцевальной залыИ солдаты, покидая город,Пьют густое пиво у вокзала.Низко-низко, задевая души,Лунный шар плывёт над балаганом.А с бульвара под орган тщедушныйМашет карусель руками дамам.Планета выглядела ярко-красной звездой, и она приближалась с каждым часом, и с каждым днём она становилась всё больше и ярче, и вокруг всё черно и мертво, потому что это космос, он чёрный и мёртвый – и только в этой красной точке сейчас, может быть, хоть какой-нибудь смысл всего этого. Не там, на Земле, за этой чёрной пустотой, не в самой этой пустоте и не на железной болванке, в которой мы все летим в неизвестность, – а там, в этой красной точке. Что там? Никто не знает. Никто ничего не знает и никогда не знал. Точка невозврата преодолена давно.
– И весна, бездонно розовея,Улыбаясь, отступая в твердь,Раскрывает тёмно-синий веерС надписью отчётливою: смерть.II
Крымская АССР, город Белый Маяк
16 сентября 1938 года
15:40
Рыжий кот, толстый и кругломордый, сначала с любопытством заглянул с террасы в гостиную, а потом лениво и неторопливо прошагал внутрь, не обращая совершенно никакого внимания на Введенского и Колесова. Дойдя до середины гостиной, он неожиданно завалился на правый бок, разлёгся, выставил вперёд грязные лапы и замурлыкал.
– Сколько же у вас тут котов, – задумчиво сказал Введенский.
– Много, – кивнул Колесов.
Осматривая дом профессора, Введенский понял, что убийца не особенно пытался скрыть следы. Паркет исцарапан и изрезан ножом, в стенах остались зазубрины, а засохшие пятна крови
