И получил.
Когда змей был повержен, он замер, наслаждаясь победой. Его уже не удивляло, что сон сделался очень подробным, полным запахов, звуков и ощущений, которые бывают только в реальной жизни. У него за спиной раздался шорох, и, повернувшись, он увидел девушку, что шла с ним по лабиринту. Она протягивала к нему руки и что-то чирикала на своем птичьем языке.
Он не понимал ни единого слова.
По ее лицу потекли слезы, и Кристобаль ощутил в происходящем какую-то неправильность. Он же был в доме Рейнена – в том самом доме, где, по словам старейшины воронов, ему ничего не угрожало. В безопасном логове, в хорошо спрятанном убежище, подготовленном специально для подобных случаев и расположенном там, где никто не станет искать, – на самом видном месте. Он должен был оставаться здесь, а не бродить по лабиринтам, сражаясь с монстрами.
За спиной незнакомки мелькнула какая-то многоногая тварь. Взметнулся изогнутый хвост с костяной иглой на конце; девушка вздрогнула и с удивлением уставилась на кровавое пятно, которое начало расплываться у нее на груди. До этого момента среди ощущений, которые испытывал Кристобаль, не было боли, но теперь она пришла – его что-то ударило по запястьям, обжигающая волна рванулась вверх, к локтям, плечам, и дошла до сердца.
Он охнул, открыл глаза и вместо полога кровати увидел низкий каменный потолок, покрытый густым слоем сажи. Это был уже не дом Рейнена, а тюремная камера, и посреди этой камеры он стоял на коленях, запрокинув голову, потому что кто-то держал его за волосы, заставляя смотреть вверх. Жутко болели запястья. Он не чувствовал пальцев. Он вообще не чувствовал кистей рук.
К его лицу приближалось что-то похожее на ковш с длинной ручкой – только вот булькающая жидкость внутри точно не была водой.
– Найдите его, – послышался в отдалении чей-то смутно знакомый голос. – Найдите его, пока не поздно.
И мир вокруг Кристобаля взорвался, превратившись в море огня. Одежда и волосы сгорели мгновенно, кожа покрылась волдырями, почернела, пошла трещинами и начала отваливаться. Вскоре он увидел собственные обугленные кости. Затем они превратились в пепел и рассыпались. От него осталось… что-то способное испытывать боль. Он хотел, чтобы пришла тьма, он хотел умереть, перестать существовать, но адские муки не прекращались, и он оставался в сознании, переживая все то, что должен был пережить. Из пламени за ним следили чьи-то внимательные глаза.
– Ты мой?
Он не впервые слышал этот голос. Тогда, в доме Рейнена, после разговора со старейшиной, он успокоился и уснул, не догадываясь, что ворон его обманул и вскоре Марко Фейра будет окончательно обезврежен, после чего казнен на главной площади Облачного города. А той же ночью смерть настигла дядю Алэно, безобидного философа и поэта. Возможно, Кристобалю и впрямь что-то приснилось в гостевой спальне Корвисса, но он запомнил только одно – равное вечности мгновение, когда вокруг разверзся полыхающий огненный ад, способный спалить целый мир, не говоря уже о теле одного двенадцатилетнего подростка. Тем утром ему впервые задали этот вопрос, и он ответил: «Да».
Но сейчас…
– Ты мой? – повторил голос, и в нем ощущалось нетерпение.
Сущность, живущая в пламени, ждала очень долго, но даже ей в конце концов это надоело. Языки огня обрисовали фигуру огромной птицы с длинным клювом и распростертыми крыльями: она приближалась, желая заключить его в объятия, пронзить его сердце и слиться с ним по-настоящему, чтобы уже никогда больше не отпускать. Все вернулось к тому, с чего началось: одна птица и один человек, по неведению совершивший ошибку.
– Ты мой? – в третий раз спросила птица.
– Нет, – сказал Кристобаль Фейра, последний Пламенный Князь, чувствуя, как огонь ищет брешь в последних укреплениях его души, чтобы испепелить ее без остатка. – Нет. Это ты – моя. И так будет всегда.
Он схватил бездыханное тело Эсме и взлетел на огненных крыльях, больше не нуждаясь в лестницах, коридорах и дверях, чтобы попасть туда, куда ему нужно было попасть. Вокруг него бушевало пламя, лжеплоть Белого Фрегата плавилась и рассыпалась на части, открывая путь, освобождая дорогу; он летел, не зная, куда и зачем.
* * *Боль заполняла тело, как вода заполняет кувшин. По груди кто-то без остановки колотил молотом, и пришлось хорошенько сосредоточиться, чтобы понять – это колотится ее собственное сердце. Изнутри. Не снаружи. Приложив немалые усилия, она вывернула себя шиворот-навыворот, вернув кости и плоть на положенные места. Боль ритмично вспыхивала и угасала, вспыхивала и угасала; но теперь, когда она смогла вновь осознать себя, стало чуть-чуть легче.
Мир возвращался по частям. Ее сердце бьется. Она жива.
Она открыла глаза.
Она лежала на полу посреди большой каюты, чьи почерневшие стены были изъедены корабельными червями так, что лжеплоть свисала с них лохмотьями, которые время от времени неприятно шевелились. Сначала ей показалось, что каюта совершенно пуста, но потом, приподнявшись на локтях и обернувшись, она увидела, что в шаге от нее сидит еще один… человек?
Он обнял руками колени и уткнулся в них лбом. Она видела его крылья: черно-красные перья все время менялись, становясь то короче, то длиннее, однако выглядели живыми, настоящими, осязаемыми. Она видела его пальцы с изогнутыми черными когтями. Она не видела только его лица.
Она осторожно села, страшась вдохнуть полной грудью, и у нее под рукой что-то хрустнуло, как сухая ветка. Она посмотрела вниз и обнаружила сломанный пополам костяной шип со следами запекшейся крови. Она невольно прикоснулась к тому месту, где этот шип пронзил ее грудь, и поняла, что больше не чувствует боли; потом она посмотрела на свои руки и поняла, что от кончиков пальцев до локтя правая словно облита расплавленным золотом, а левая – смолой.
Но ей не было больно.
– Одно из двух, Эсме, – сказал знакомый голос, прозвучавший как-то странно, по-новому. – Или мы умерли и попали в Эльгин рай, или мы оба совершили нечто особенное. Кажется, меня устраивают оба варианта, раз уж мы здесь вдвоем.
Она перевела
