– Давно это случилось? – С искренним сочувствием спросил Самсонов.
– Два года назад. – Чуть помедлив, ответила Анастасия. – Чахотка. И он сгинул в этой проклятой Сибири.
Самсонов машинально отметил про себя, что было сказано всё же «в этой», а не «в вашей». Но возможно, это ничего не значит. Просто слова так сложились.
– Мне жаль.
Помолчали, словно отдавая память умершему, которого Самсонов даже не знал. Пауза затягивалась.
– Настя, сейчас не время для выяснения отношений. Война началась, у меня куча дел, и я всё равно не смогу быть с тобой. К тому же, я женат, и для меня это не пустой звук. Очень скоро я должен буду покинуть Варшаву, и неизвестно вернусь ли вообще когда-нибудь.
– Для тебя всегда абстрактные рассуждения значили больше, чем я! – Неожиданно яростно воскликнула Полонская, подавшись вперёд. – Что ты за человек! Война, служба. Зачем тебе всё это?
Чёрт! Она даже не услышала фразы про жену, пропустила мимо ушей, настолько уверена в своей силе и влиянии на него! Она продолжает всё тот же давний спор, что важнее в жизни человека – долг и служба стране, или личное счастье. Она не понимала его тогда, и наверняка не простила ему этого выбора. И это терзало её все годы!
– Потому что для меня это не абстрактные рассуждения! – Ответил он, невольно также повышая голос. – Для тебя всегда существовало только твоё «я», и даже меня ты выбирала, наверняка, как забавную игрушку, которая надоела бы тебе через пару лет.
– Ты ничего не понял. – Севшим голосом сказала Полонская.
– Да, где уж мне, тупому солдафону.
– Не прячься за этими глупыми шаблонами. Ни я, никто другой, тебя никогда таким не считали. Какой смысл во всех твоих орденах и званиях, если ты с них ничего не имеешь? Что даёт тебе эта служба, что можно было бы потрогать руками? Почему ты не хочешь быть, как все?
– Кто как все? – Удивился Самсонов. – Ты о чём?
– Оглянись вокруг. Люди работают на себя, устраивают личное счастье, наслаждаются жизнью, а ты вечно куда-то должен ехать, чем-то жертвовать… И мной в том числе.
– Настя, я, конечно, понимаю, что Варшава большой город, но это ещё не весь свет. И даже не вся Россия. Тебя не удивляет, что здесь служит множество блестящих офицеров, очень привлекательных даже на твой взгляд, но которые без видимого сожаления потом отправляются туда, куда прикажут. И поверь, это бывают не самые приятные и цивилизованные места.
– Ах, оставь. Это ваша русская привычка слепо повиноваться.
Лучше бы она этого не говорила.
– А поляк поступил бы по-другому?
– Конечно. Если он только не заразился ещё вашей покорностью.
– Поэтому у вас и нет своей страны. Каждый тянет одеяло на себя, и печётся только о своём личном счастье.
– У нас нет своей страны, потому что вы, русские, растоптали её свободу! – Вскинулась Полонская.
– Конечно, а потом дважды предлагали вам взять её обратно. Только вам эта свобода не нужна сама по себе, вам хотелось былого величия, и, разумеется, за счёт России. – Самсонов оставался спокоен.[15] – Вы всё равно не сможете удержать свою свободу с таким отношением к долгу и понятиями о государстве. Вас сомнут соседи. Не хотите говорить по-русски? Будете говорить по-немецки. Тебе нравится немецкий язык?
Он по-прежнему не мог различить её лица, но слышал, как она судорожно хватает ртом воздух.
– Ты… ты… всё такой же циничный негодяй, и годы тебя нисколько не изменили! – Наконец смогла произнести Полонская.
– Настя, в старости люди редко меняются. А, как правило, становятся только хуже. Зачем тебе циничный и язвительный старик? К тому же русский.
– Потому что я имела глупость полюбить его. И с годами эта дурацкая болезнь не прошла. И ты ещё не старик, я это в прошлый раз видела.
Ну, чёрт побери! Как же ему было больно слышать эти слова! Гордая красавица Полонская, вот так запросто, спустя столько лет, снова признаётся ему в любви, а он, несмотря на все оставшиеся к ней чувства, вынужден искать способ, чтобы оттолкнуть её. И это понимание причиняет ему самому невероятные страдания. А главное, он не уверен, что сможет это сделать. Потому что свернуть Анастасию с выбранного пути очень трудно, и у него просто может не хватить на это сил. Однако что-то надо было делать. Стоять так на улице, и продолжать препираться, можно было ещё долго.
– Ладно, я как раз направлялся ужинать, и вижу, что в этот раз у меня будет компания. Независимо от того, хочу я этого, или нет. Ты ведь всё равно… не отступишься. – И с этими словами Самсонов галантно подставил ей руку.
– Конечно, не… отстану. – С победными интонациями ответила Полонская, и подхватила его руку. При этом она повернулась к свету фонаря, и Самсонов в очередной раз подумал, что она по-прежнему очень красива. А также осознал, что её-то лица он не видел всё это время, а вот его она прекрасно различала, всё заранее просчитав.
Усевшись за столик, с тускло горящей настольной лампой, они долго молчали, изучая друг друга вблизи. О внешности Полонской можно было сказать почти по классику – ей было сорок, но выглядела она на тридцать, а при соответствующем освещении, на двадцать пять; она ходила только в те заведения, где освещение было соответствующим.[16] Правда, Полонской было тридцать восемь, но сути это не меняло. Сделали заказ с вином, посидели ещё.
– Так и будешь молчать? – Тихо спросила Анастасия.
– Я уже всё сказал. – В тон ей ответил Самсонов. – Тебе осталось это только осознать и принять. Сейчас между нами ничего невозможно, даже если бы я захотел. У меня весь день расписан по минутам. Потом скорый ужин, а ночью, извини, дорогая, но я должен спать. Потому что следующий день будет таким же насыщенным, если не хуже. И если в твоей красивой голове это до сих пор не отложилось, то повторяю, долг и служба для
