Когда его несколько раз прогнали от ханане, он пожаловался Вейнте’. Она развеселилась, и он не мог понять почему. Потом она решила, что, как самца, его туда можно пустить. Но раз Инлену< туда хода не было, то для него тоже. Керрик долго искал выход и наконец нашел его. Он входил в дверь и закрывал ее за собой. Инлену< оставалась снаружи.
Но он мог находиться только возле двери, и внутренняя часть ханане была для него недоступна. Впрочем, это было неважно. Самцы сами подходили к нему, радуясь новизне, нарушающей однообразие их существования.
Внешне отличить самцов от самок Керрик не мог. Он был еще слишком юн и не придавал этому значения.
Многие из самцов задавали ему вопросы, вступали в разговор, но только Алипол спешил поздороваться всякий раз, когда мальчик появлялся. Старшей над ханане была Икеменд, но жизнью внутри него заправлял Алипол. В Инегбане на этот важный и ответственный пост выбрали именно его. Он был много старше всех остальных. А еще Алипол был художником, о чем Керрик даже не догадывался. Это выяснилось, когда однажды Керрик не обнаружил его и спросил о нем у другого самца.
– Алипол, как всегда, занят своим искусством, – ответил тот и поспешил прочь.
Керрик не понял: самцы по большей части изъяснялись еще примитивнее, чем фарги, – слово это было как-то связано с красотой, с созданием новых предметов. В тот день Алипол так и не вышел к нему, и во время следующего визита Керрик дал волю любопытству.
– Искусство – вещь величайшей важности, быть может, самая важная на свете, – сказал Алипол. – Только глупые молодые самцы еще не знают об этом, а жестокие самки даже не догадываются о его существовании.
Алипол, как и остальные самцы, всегда так отзывался о самках – со страхом и уважением. Керрик этого не понимал. Ему не объясняли, а он и не спрашивал.
– Пожалуйста, расскажи мне, – с любопытством попросил Керрик.
Алипол воспринял его слова с некоторым подозрением.
– Редкое отношение… – произнес он – и решился. – Останься. Я покажу тебе, что я делаю. – Он тронулся было с места, потом остановился. – Ты когда-нибудь видел ненитеска?
О ком именно шла речь, Керрик не понял, но сказал, что уже видел огромных зверей. Алипол ушел и вернулся с предметом, поразившим Керрика. Радости Алипола не было границ.
– Ты видишь то, чего не замечают другие, – сказал он. – У них нет глаз, нет понимания.
Четырьмя большими пальцами Алипол бережно держал изображение ненитеска. Ярко поблескивавшая фигурка казалась сплетенной из солнечных лучей. Красными бусинками горели глаза, блестел каждый изгиб хвоста и рогов, толстых лап. Наклонившись поближе, Керрик заметил, что крошечная фигурка сделана из тонких нитей какого-то блестящего материала. С любопытством он прикоснулся пальцем – поверхность оказалась твердой.
– Что это? Как ты это делаешь? Я еще не видел ничего подобного.
– Сплел из проволоки, серебряной и золотой. Эти металлы никогда не тускнеют. А глаза – это крошечные самоцветы, которые я привез из Инегбана. Там их находят в ручьях и на берегах рек. Я умею полировать их.
Алипол показал Керрику и остальные свои изделия, которые казались мальчику чудом. Керрик восхищался искусством мастера и страстно хотел получить одну из фигурок, но не осмелился попросить, чтобы вдруг не нарушить складывавшуюся дружбу.
Город рос и процветал, оставалась одна проблема. Устузоу. В дождливые месяцы, когда на севере было холодно, город тщательно охраняли со всех сторон. А когда на север возвратилось тепло, Сталлан повела отряды вдоль побережья на север. Только однажды им попалась большая группа устузоу – они убили всех, кто не сумел убежать. Один раз в город привезли раненого грязного пленника. Вместе со всеми Керрик отправился поглядеть на чумазое, укутанное в меха существо и не почувствовал абсолютно ничего общего с ним. Устузоу был без сознания и скоро умер. Непрекращавшиеся стычки между иилане’ и устузоу больше не вызывали в городе никаких толков. Столкновения происходили вдалеке, они были делом Сталлан и ее подручных.
Времена года в Алпеасаке не отличались друг от друга, и ход времени трудно было заметить. Город медленно рос, словно растение или животное; он поглощал леса и джунгли и наконец занял все обширное пространство между рекой и морем. Сообщениям из Инегбана не придавали значения, как дальней грозе или урагану на другом краю света. Последние зимы выдались достаточно мягкими, так что некоторые иилане’ уже начали надеяться, что холодные зимы закончились, хотя разбиравшиеся в погоде ученые настаивали, что тепло возвратилось ненадолго. Все толковали об изменениях температуры воздуха и воды, отмеченных на летней станции в Тескхете, напоминали о зловещем увеличении числа прожорливых устузоу, которых холода прогнали с севера, из краев, где им положено жить.
В Алпеасаке всем этим рассказам не уделяли особого внимания. Подрастали новые урукето, – это было приятно, ведь однажды Инегбан явится в Алпеасак и город обретет полноту. Однажды… А до того следовало сделать многое, и солнце грело по-прежнему.
На взгляд Керрика, здесь царило вечное лето, не было даже осени, а про зиму и снег он и думать забыл. Со своего почетного места возле эйстаа он следил, как растет город, и сам рос вместе с ним. Память о прежней жизни потускнела, почти все забылось, и лишь иногда сны что-то напоминали ему. Умом, пусть не телом, он стал иилане’, и никто не осмеливался теперь утверждать обратное в его присутствии. Он не был теперь устузоу и Экериком. Теперь Вейнте’ произносила его имя иначе, и каждая иилане’ следовала ее примеру. Он теперь был не Экерик, глупый и медленный. Он был Керирик, что значило «приближенный».
Имя ему действительно было необходимо: он стал ростом с иилане’, а потом перерос их. Волос на теле его прибавилось, а когда унутакх умер, по всей видимости от обжорства, его снабдили еще более крупным и прожорливым. Но если нет зимних холодов, как узнать, что окончился старый год? Весенняя зелень не возвещала теперь начала нового года. Нечем было измерять время.
Керрик не знал, что ему уже пятнадцать лет, когда Вейнте’ в очередной раз призвала его.
– Утром, когда отплывет урукето, я отправлюсь на нем в Инегбан.
Керрик знаками выразил общий интерес, не более, хотя при этом солгал и словами выразил печаль по поводу расставания. Что есть Инегбан? Только слово.
– Грядут изменения. Когда достигнут зрелости молодые урукето, через лето, самое большое через два, Инегбан оставят. Там так боятся будущего и перемен, которые оно несет, что и думать не хотят о наших вполне существенных
