Шрам-на-Подбородке плавает туда-сюда, что-то ищет, трогает рукой песок и наконец показывает на определенное место, на мой взгляд, ничем не примечательное.
– Вот здесь хорошо, – сигнализирует она решительными жестами.
Плавает-Быстро не возражает, только спрашивает:
– Что будем делать? Сначала на охоту?
– Да, – говорит Шрам-на-Подбородке и отстегивает копье, которое носит на спине на перевязи. – Посредница пусть подождет нас здесь.
Мне становится не по себе. Я где-то посреди Тихого океана, а эти двое собираются оставить меня совершенно одну? Прекрасная перспектива. Но я не намерена показывать, что мне страшно, поэтому согласно киваю. Впрочем, мои жесты выходят такими невнятными, что они, похоже, их даже не замечают.
Как бы то ни было, Плавает-Быстро отвязывает от пояса один из мешочков, кладет его на то место, где предполагается ночевка, и говорит:
– Ты же посторожишь?
Я лишь киваю и смотрю, как он берет в руку копье и уплывает вместе с разведчицей. Без меня им больше нет нужды грести вполсилы. Один миг – и они как две стрелы исчезают в глубокой синеве.
Я опускаюсь на песок и стараюсь не чувствовать себя такой бесконечно одинокой. Я пытаюсь отвлечься и вспоминаю, что мне только что объяснил Плавает-Быстро: субмарины не могут нырять сколь угодно глубоко.
Интересно, на какой глубине я сейчас сижу? Это сложно прикинуть на глаз. Я еще могу различить зеленые полоски на браслете, который мне подарила Всегда-Смеется, а вот желтые уже не видны, значит, я сейчас где-то метрах на пятнадцати.
Это не много. Из школьных уроков (где я слишком часто хлопала ушами, когда речь шла о море) я смутно помню, что глубина океана по большей части колеблется в диапазоне от двухсот до шестисот метров. Так мелко, как здесь, бывает только на шельфе, то есть на материковом склоне, который окружает любой континент и большинство островов. Обычно шельф довольно узкий – это своего рода ступеньки, которые постепенно ведут вниз, в область глубокого моря.
Более широкие зоны шельфа есть лишь в нескольких местах на планете, например, между Австралией и Новой Гвинеей, в Южно-Китайском море между Борнео, Суматрой и Таиландом – отличный широкий шельф тянется вдоль китайского побережья наверх в Желтое море, то есть до самой Кореи, и, судя по всему, именно этот путь выбрали в свое время беглецы субмарины.
Если субмарины не могут опускаться ниже, скажем, двухсот метров, то Ён Мо Ким явно недостаточно хорошо продумал свою концепцию заселения морского дна. С другой стороны, если бы не он, в мире не было бы Всегда-Смеется.
Да и меня вообще-то тоже, вспоминаю я вдруг. По крайней мере, такой, какая я есть. Сейчас, когда я знаю, как это – дышать под водой, я бы ни за что на свете не согласилась отказаться от этой способности.
Не так уж просто дать оценку деятельности профессора. К тому же теперь уже нет никакой разницы, как оценивать его поступки: получилось так, как получилось, и теперь придется как-то с этим жить.
Я оглядываюсь по сторонам. По-прежнему никого не видно. Может быть, эти двое сейчас плавают наперегонки, а обо мне и думать забыли. Я расширяю грудную клетку, создаю внутри немного кислорода и позволяю своему телу подняться чуть выше. Пара легких, приятных гребков, и я плыву в том направлении, куда мы двигались весь день.
Далеко плыть не приходится. Метров через двести внизу возникает темная полоса, я аккуратно приближаюсь к ней и вижу, что это линия обрыва, за которой дно отвесно уходит вниз в беспросветную бездонную пропасть, от одного вида которой по спине бегут мурашки.
14
Я возвращаюсь на место стоянки. Мешочек Плавает-Быстро по-прежнему лежит на дне, я сажусь рядом на песок и жду.
Проходит немало времени, прежде чем они снова появляются. Но когда Плавает-Быстро и Шрам-на-Подбородке наконец возникают из синевы, я вижу, что они несут странное животное, что-то вроде каракатицы. Только на тех каракатиц, которых мне случалось видеть на рынке в Сихэвэне, она совсем не похожа.
Плавает-Быстро очень воодушевлен, и это несмотря на то, что убила этого зверя Шрам-на-Подбородке.
– Это невероятно вкусно, – обещает он мне. – Такая добыча попадается очень редко.
Даже Шрам-на-Подбородке не скрывает радостного предвкушения. Она так торопливо разделывает добычу, что попадает в чернильную железу[1] и на мгновение, пока течение не уносит краску прочь, оказывается в плотном синем облаке.
– Не вздумайте смеяться, – предупреждает она, не выпуская ножа из рук, что делает ее жесты не слишком понятными. Но тут начинает смеяться сама. – Со мной такого еще никогда не случалось. – Она кивает на Плавает-Быстро. – Это всё он виноват. Он совершенно сбил меня с толку во время охоты!
– Я? – возмущается Плавает-Быстро. – Нет, это всё ты! Это ты сбила меня с толку! Иначе бы я сам уложил эту тварь.
– Ты? Да ты бы ее упустил. Ты слишком медленный.
– Я медленный? А по-моему, ты…
– Смотри не сболтни лишнего. – Шрам-на-Подбородке протягивает ему здоровый кусок мяса, часть отрезанного щупальца. На это Плавает-Быстро уже ничего не отвечает, а просто берет кусок и начинает жадно его поглощать.
Я тоже получаю свою порцию. Это и правда восхитительно вкусно – нежное, сочное мясо, тающее на языке и оставляющее необычное послевкусие. Как всё же странно сидеть здесь и не видеть вокруг себя ничего, кроме пустынного морского дна и бездонной синевы. Не знаю, смогу ли я здесь заснуть. Мне даже есть здесь неуютно. Ощущение такое, как если бы мы были единственными гостями в ресторане размером со стадион.
После того, как мы расправляемся с каракатицей, Плавает-Быстро и Шрам-на-Подбородке усаживаются точить острия копий и делают это с полной самоотдачей.
– А как вообще вы ориентируетесь в море? – интересуюсь я, глядя в бесконечную синеву вокруг нас.
– Нужно знать, где находишься, – отвечает Шрам-на-Подбородке скупыми жестами. – И нужно знать, куда хочешь попасть. Всё остальное приложится.
Мда, чрезвычайно полезное объяснение!
Плавает-Быстро более разговорчив. Может быть, ему просто скучно, потому что до наступления темноты еще куча времени. Как бы то ни было, он откладывает точильный камень и говорит:
– Мир имеет форму шара, и большая часть его поверхности – вода. Шар крутится – так получаются день и ночь. Но если шар вращается, – продолжает он, и его руки очерчивают форму шара и показывают его вращение, – значит, есть две неподвижные точки. Одна из них называется Северный полюс, а вторая – Южный.
Я киваю и не могу сдержать ухмылку – он явно считает, что рассказывает мне что-то, чего я не знаю. Пожалуй, я не буду говорить, что люди воздуха узнают всё это еще детьми.
Он
