Плавает-Быстро оглядывает племя, поднимает руки.
– Пока мы снова не встретимся.
– Пока мы снова не встретимся, – отзываются остальные.
Всегда-Смеется героически улыбается, но я вижу, что ей это дается нелегко. Может быть, она даже плачет, но в море не видно слез.
А потом мы уплываем.
Я просто следую за Шрам-на-Подбородке и Плавает-Быстро. Знает ли он, куда мы плывем? Я вот понятия не имею, к тому же я слишком занята тем, чтобы не отставать. Я настоятельно просила их не забывать, что плаваю я не так быстро, но сильно сомневаюсь, что они об этом вспомнят.
Поначалу мне удается поспевать за ними. Но очень быстро наступает расплата – я чувствую нарастающую боль в руках. На каждый гребок моих спутников мне приходится делать два. И хотя я понятия не имею, куда мы плывем, я замечаю, что движемся мы перпендикулярно маршруту племени, прочь от континента, другими словами – в открытый океан.
Вот он, один из тех моментов, когда задаешь себе вопрос: «Да что же это я такое делаю?» До сих пор я еще ни разу не отплывала от берега так далеко, чтобы до него нельзя было доплыть за один, максимум два дня. Но теперь передо мной тысячи километров, где нет почти ничего, кроме воды, – островов у нас на пути меньше, чем понадобилось бы, чтобы составить площадь одной маленькой Австралийской зоны. Мне это только кажется или вода действительно становится темнее? И холоднее?
Шрам-на-Подбородке плывет впереди, Плавает-Быстро держится рядом с ней. Между ними чувствуется такое напряжение, что, кажется, в любой момент может сверкнуть молния. Наверняка они хотели бы узнать, кто же из них плавает быстрее, но из-за меня это невозможно, вот они и злятся. Но что же я могу поделать? Так уж вышло, что я не ракета, а водно-воздушный гибрид без перепонок на руках.
Я решила не делать этого без крайней необходимости, но крайняя необходимость возникает еще до середины дня: мне приходится крикнуть, потому что эти двое исчезают где-то в бесконечной синеве Тихого океана передо мной. Дело вот в чем: здесь, в открытом океане, есть акулы. И другие, не самые безобидные животные. Животные, которых могут заинтересовать существа, издающие звуки.
Ничего удивительного, что мне не приходится ждать так долго, как в начале, когда мы путешествовали вдвоем с Плавает-Быстро вблизи побережья, где работают устройства для отпугивания акул. Не успел мой крик стихнуть, а мои спутники уже несутся ко мне, и на этот раз они всё-таки плывут наперегонки!
Плавает-Быстро приплывает первым.
– Прости, – показывает он жестами, но в то же время с триумфом смотрит на Шрам-на-Подбородке.
– Мы продвигаемся вперед медленнее, чем я рассчитывала, – с хмурым видом объясняет она.
Я поднимаю руки в выразительном жесте и при этом растопыриваю пальцы.
– Ничего не могу поделать. И я предупреждала заранее.
– Да, она предупреждала, – подтверждает Плавает-Быстро.
Шрам-на-Подбородке отмахивается.
– Ну тогда не будем дальше терять время, – говорит она, невероятно ловко поворачивается на месте и плывет дальше. Но, по крайней мере, не с той сумасшедшей скоростью, что раньше.
Где-то в середине дня мы делаем небольшой привал и съедаем по паре кусочков нашего странного провианта. Мы едим, паря в толще воды, – морское дно теперь глубоко, там было бы слишком темно, чтобы разговаривать. Правда, мы особо и не разговариваем, если не считать пары скупых фраз про наш дальнейший маршрут. Шрам-на-Подбородке, судя по всему, старается сохранить его в тайне.
Во второй половине дня я уже почти не чувствую усталости. Может, дело в том, что мои спутники приспособились к моему темпу, а может, я нашла удобный для меня ритм плавания. Мне всегда говорили, что у меня крепкая конституция и сильные мышцы. И действительно, мне сейчас кажется, что я могу плыть вечно, если нужно, поплыву хоть в Южную Америку.
Но стоило мне наконец войти во вкус, и Шрам-на-Подбородке вдруг останавливается.
– Что такое? – спрашиваю я.
Она молча пробегает по мне взглядом и говорит, обращаясь к Плавает-Быстро:
– Перед нами бездна. И я сомневаюсь, что мы успеем переплыть ее до наступления темноты.
– Насколько она широка? – спрашивает Плавает-Быстро.
Она объясняет ему при помощи единиц измерения, которые ни о чем мне не говорят.
Он думает какое-то время, потом качает головой.
– Нет. Не успеем.
– Значит, нам нужно переночевать на этой стороне, – считает она.
Плавает-Быстро делает недовольное лицо.
– Прямо сейчас? Но до вечера еще далеко.
– Мы можем пока поохотиться, – предлагает Шрам-на-Подбородке. – Тогда у нас будет свежая рыба, а не только водоросли.
Я наблюдаю за этим разговором с нарастающим удивлением.
– А в чем проблема? – спрашиваю я. – Почему мы не можем плыть дальше?
Шрам-на-Подбородке смотрит на меня с раздражением.
– Потому что перед нами бездна. Там лагерь для ночевки на разобьешь. Придется либо плыть всю ночь, либо спать прямо в воде, а я не думаю, что тебе под силу что-либо из этого.
Я растерянно моргаю.
– Почему? Разве у бездны нет дна?
– У нее нет дна, которого мы могли бы достичь, – возражает Шрам-на-Подбородке. – Поэтому она и называется бездной.
Тут вмешивается Плавает-Быстро.
– Ты когда-нибудь проверяла, как глубоко ты можешь нырнуть?
– Нет, – признаюсь я. – А что?
– Мы не можем погружаться бесконечно, – терпеливо объясняет он. – Некоторые могут нырнуть глубже, чем остальные. Как ты думаешь, почему Ныряет-Глубоко получил свое имя?
На лице Шрам-на-Подбородке появляется едва заметная улыбочка, улыбочка, которая говорит о приятных воспоминаниях. А я снова чувствую укол нелепой ревности. И злюсь сама на себя.
– А что произойдет, если нырнуть слишком глубоко? – спрашиваю я Плавает-Быстро.
Он пожимает плечами.
– Будет больно. Если не повернешь обратно – заболеешь. Или умрешь.
– И эта бездна слишком глубока для нас? – на всякий случай переспрашиваю я.
– Слишком глубока, да, – подтверждает он.
– А что если и правда поспать прямо в воде..?
Он качает головой.
– Это можно делать, если нет другого выхода. Одному придется бодрствовать и охранять остальных. Нести вахту. Но это тяжело. Мы проснемся с утра совершенно разбитыми и вряд ли уплывем далеко.
Я смотрю на Плавает-Быстро, на Шрам-на-Подбородке и чувствую себя совершенно беспомощной. Они оба опытные разведчики, а я здесь, в океане, – как несмышленое дитя.
Поэтому я покорно пожимаю плечами.
– Ну хорошо. Делаем так, как вы говорите.
Шрам-на-Подбородке кивает и уходит на глубину. Мы следуем за ней. До дна здесь не далеко, и, когда мы его достигаем, я, честно сказать, по-прежнему не вижу никакой бездны.
Однако же легко заметить, что мы уже далеко уплыли от Большого Барьерного рифа. Дно здесь безжизненно, если не считать пары одиноких водорослей, склоняющихся вслед за мягким течением, и длинной отливающей
