Да, это понятно.
А вот почему перед первым наскоком вражины забастовал автомат?
Вообще-то Михаил понимал: для копаний в произошедшем времени нет. Вся эта пальба никак не могла не расслышаться на холме, и вот-вот нагрянет оттуда, из «филиала», запоздалая подмога ржавому нелюду. То есть запоздалой она окажется только для ржавого, а для зацапать беглого лейтенанта – в самый раз. Особенно, ежели означенный лейтенант будет продолжать хлопать ушами, вместо чтоб…
Вот это самое "чтоб" всё и портило, ибо категорически отказывалось наполняться каким-либо осмысленным смыслом. Конечно, напрашивалось уходить. Но уходить было некуда. То есть навеянная давеча дорога через топь продолжала помниться с той же противоестественной четкостью, но соваться на нее было никак нельзя: там наверняка ждут. Оставался только тот вариант, до которого Мечников один раз уже додумывался – продать жизнь подороже. А для этого крайне желательно вернуть к послушанию автомат (в пистолете-то если что и осталось, так только на застрелиться). Но автомат нужно еще найти – время, опять время… Ладно, будем надеяться, что гансы (или кто они там поправде-то?) остерегутся лезть на болото впотьмах без своего волчины…
Прикидывая, куда могло отлететь вышибленное чудищем оружие, Михаил огляделся… и похолодел: с "впотьмах" он явно погорячился.
Тьмы вокруг уже не было.
Казалось, будто смерть нездешней ржавой потворы расстрогала северные огромные звезды, и те заслезились медленными тягучими каплями… Капли сгущались в струйки, струйки свивались в пряди, пряди оседали-стелились над болотом наглеющей пеленой холодного гнилого сияния… Опять этот проклятый туман, снова ночь превращается в подобие дня… Вот тебе и "не решатся гансы" – держи пошире карман!
Мечников засуетился. Впрочем, покамест колдовская подсветка оказалась на руку именно ему: автомат отыскался почти мгновенно. Тварьи клыки оставили изрядные шрамы на деревянном ложе, ствольный кожух был неслабо помят, но в остальном оружие оказалось исправным: спуск охотно поддался пробному нажиму, болото стеганула короткая очередь… Так почему же?..
В прошлый раз ты давил не на спуск. Отнял руку, чтобы передернуть затвор, а потом всунул палец между спусковым крючком и скобой. Не сам, конечно – ТОТ постарался… Оттого и вывихнул правый указательный: застрял он…
Объяснение было правдоподобным (если, конечно, для творящихся дел уместно вспоминать даже о подобии правды)… Но Михаил не дослушал. Потому что хоть и с запозданием, но осознал-таки: объяснение это он именно СЛЫШИТ.
Нет, Михаил не вскрикнул, не завертелся в попытке углядеть доброхотного объясняльщика. Михаил вообще виду не подал, будто случилось что-то, заслуживающее тревоги, и уж тем более – страха. Минувший день и нынешняя ночь дали беспризорнику, детдомовцу, саперу Мечникову куда больше, чем вся его прежняя довоенная и военная жизнь. Вдруг оказалось, что он, Мечников, умеет инстинктивно, безошибочно пользоваться всеми теми навыками, которые до сих пор без особого успеха старалась ему прививать неласковая его судьба… А может, и не только его судьба. Или, может, верней было бы сказать "судьбы"? Нет. Пожалуй всё-таки нет.
А невесть чей рыкливый да подвывистый голос рассказывал, как опасно встречаться взглядами с Пришлыми, в глаза им заглядывать – особенно тем, у которых глаз (хе-хе!) нету…
Михаил ждал. Ждал мига, когда неведомый говорун объестся, наконец, своей ленивой издевкой; когда настанет пора пытаться угадать смертный бросок. Не зрением угадать – слухом и черт знает, чем… да, уж черт-то наверняка это знает…
А еще он проклинал себя. За глупость. И трусость. Побоялся внятно объяснить самому себе, кто именно вызволял пленного "зенитчика", кто навязчивыми находками лип к Зурабову рукаву… Струсил, испугался своих догадок, а потому лишил себя шанса прикинуть: можно ли было рвать гортань у часового на поляне и сопротивляться швейной игле в штабной колдобине ОДНОВРЕМЕННО?
Всего ведь ничтожное усилие требовалось, чтобы понять (вовремя, до того, как не зная броду кидаться с брега): выворотень при гансах не один…
– На любом Берегу всеми и всё может делаться только во время, – наставительно сообщил подвывистый.
Нет, не удалось Михаилу угадать миг вражьего броска. И слух, и всякие там подсознательные наития оказались совершенно не готовы к тому, что произошло.
Немеряная свирепая сила внезапно, по-подлому выхватила землю из-под лейтнанта Мечникова… то есть нет – самого лейтенанта вздернула с земли сумасшедшим рывком за правую голень. Мелькнул перед Михаиловыми глазами задранный к звёздам грязный сапог; мелькнул бурый ракитный листик – сорвался то ли со штанины, то ли с закраины голенища, уметнулся прочь, на лету стремительно вспухая, переливаясь в гибкую зверью тень… В следующий миг растерявшееся было тяготение очнулось и смаху хряснуло Мечникова затылком о землю.
И снова он ухитрился не потерять сознание и даже не выпустил из рук автомат. Единственно, что Михаилу не удалось – это вскочить. Осознав, что барахтанье только без толку жрёт время да силы, лейтенант пошел с распоясавшимся земным притяжением на компромисс: черт, мол, с тобой, на ноги обязуюсь не подниматься, но обратно лежмя не плюхнусь. И притяженье земное, чуть размыслив, согласилось: уж ладно, уж так и быть, можешь сесть (черт, мол, с тобой).
Ну, сел.
Изготовил ППД к стрельбе, озадачиваясь: зачем вражья тварь позволяет ему всё это? Почему вместо разговоров не кинулась, почему не набросилась на оглоушенного падением? Какую еще новую хитроумщину затеяли ржавые?!
А вражья тварь оказалась уже не тварью.
Он стоял шагах в десяти, крепко расставив ноги и уперев руки в бока, он всей позой своей демонстрировал нежелание нападать, этот прекрасный образчик человечьей волчьей породы. Звезды, полная луна и проклятый туман-светоубийца позволяли не хуже, чем ясным днем, различать багряные точки, посверкивающие в зрачках, ухмылку – она могла бы казаться снисходительной, вот только мешали длинна да острота обнажаемых ею клыков… И глубокий рубец на широченной рыжеволосой груди виделся ясней ясного… А вот ниже пояса опять все мерцало, как уже было в то ли бредовой яви, то ли явном бреду про межвремённую степь: зеленый шелк да узорный сафьян оборачивались вдруг заправленным в яловые сапоги камуфляжем, а секунду спустя всё это растворяла в себе кудлатая ржа…
Но нет, чертовщина вытворялась не только с одеждой. Едва приметно, словно бы воровато мерцал и шрам – темный, сглаженный временем, он раз за разом словно бы набухал, подергивается воспаленной плевой… И глаза… Кровавые искры были только булавками, а на них бились пришпиленными мотыльками серые и зеленые блики… желтизна, схожая то с янтарем, то с застойной гнилостной желчью… что-то еще, смутное, странное – переменчивый, зыбкий отсвет, который обязательно нужно распознать и понять…
– Я же говорил: никогда не смотри НАМ в глаза!
Дитмар-Волк резко
